замолкает, ведь после всего случившегося ей не хочется меня расстраивать, но, чтобы ее уважить, я должен съесть хотя бы пару ложек этого супа.
Продолжая тарахтеть, как мотор, она, видимо, поставила разогреваться суп, потому что по дому распространился отвратительный жирный запах. Я крикнул ей сверху, чтобы она немедленно уходила. Я ей очень благодарен, но после произошедшего страшно устал и поэтому хочу спать. Сегодня она мне не нужна. Хатидже-ханым меня услышала и, сказав, что поставила суп на стол, а если я пожелаю, то в кастрюле его еще много, удалилась. В доме вновь воцарилась тишина.
Я спустился на кухню. В супе плавали кусочки мяса. Я вылил суп в миску, а затем отнес ее Керберосу. Учуяв запах, он немедленно бросился к ней и принялся лакать эту похлебку. Я оставил открытой входную дверь, чтобы дом проветрился, распахнул на кухне окна. Затем вновь лег в кровать. Когда я проснулся, дело шло к закату.
Я сварил себе чашечку кофе и, взяв несколько печений, сел было за книгу. В дверь позвонили. Сначала я решил, что вернулась Хатидже-ханым. Но у нее были ключи. Зачем ей звонить? Может быть, полиция? Но Керберос не лаял.
Я спустился. Кто же стоял передо мной? Наша девица. На ней были белая блузка с длинным рукавом и джинсы. Выглядела она очень свеженькой, с легким, едва заметным макияжем: на веках фиолетовые тени, брови чуть подрисованы. Все это делало ее глаза раскосыми.
– Неужели я от вас никогда не избавлюсь, Ахмед-бей?
Я подумал, как это странно с ее стороны спрашивать такое, но ничего ей не ответил. Должно быть, она решила разрядить ситуацию. Мы поднялись на второй этаж, и я предложил ей кофе с печеньем.
Она заговорила со мной, наполовину шутливо, наполовину серьезно: что я за человек такой, почему сюрпризы не кончаются. Моя теория относительно Светланы развалилась, а ведь именно я убедил ее написать об этом в газету, и вышла «утка». К тому же, говорят, меня арестовали. Что же здесь происходит? И не ездила Арзу в Стамбул к своим старинным приятелям, и вовсе не была Светлана влюблена ни в какого Али, и никакой связи у них не было… Неужели я все это выдумал? Где кончаются истории, где начинается правда? Пора уже все рассказать начистоту – она шагу отсюда не сделает, пока не узнает правду.
Журналистка вытащила из своей черной сумки газету и протянула мне.
– Впервые моя заметка была напечатана на первой полосе, – сказала она, – к тому же вместе с моей фотографией, но вот она как раз и оказалась «уткой».
Я сидел, слушал и все никак не мог понять – сердилась ли девушка или ей нравилось, что ее дурят. Она была немного взволнована, немного разозлена, но в то же время казалась радостной.
– Успокойтесь, – сказал я ей. – Разве вы знаете, когда герои ваших интервью рассказывают небылицы, а когда говорят правду?
– Конечно, знаю! – воскликнула она.
– Вот, например, разве вы знаете, когда менеджер, который помогает вам в газете, делает это из любви к профессии, а когда – из желания побыть рядом с красивой девчонкой? Не хочу ставить вас в неудобное положение, – сказал я, – но я лишь выстраиваю возможные модели развития ситуации на основе тех книг, которые прочитал, и каждый раз все складывается.
По ее глазам было ясно: она пытается понять, что я хочу сказать.
– Ведь вы на самом деле не знаете до конца, правду или нет говорит вам ваша собственная мама, что уж там о незнакомцах! Все, по большей части, рассказывают выдумки – только и всего…
– Вы много книг читаете? – растерянно спросила она.
– Да, – ответил я, – и, поверьте, выдумки, то есть выдуманные истории, – это единственная правда жизни.
– Вот уж не знала, что инженеры способны так рассуждать. Мой отец верит только в науку, а романы считает бесполезной чушью.
Я улыбнулся и сказал, что знаю многих, как ее отец, но эти люди очень сильно обманываются. Науке далеко до настоящей литературы, и наука никогда не сравнится с ней.
– Послушайте, – продолжал я, – вы ведь знаете греческие трагедии? Это пьесы, написанные задолго до нашей эры, но они все еще актуальны. Ведь и сегодня мы вспоминаем Эдипа. Где же была наука, когда писали эти пьесы? Разве в те времена не верили, что земля плоская? Разве в те времена знали о микробах? Разве не пользовались тогда примитивным трудом? Ну и тогда где же истина? Где же содержится ее светоч – в бессмертных историях или в примитивной науке?
Она задумалась и даже помрачнела. Чтобы развеселить ее, я спросил:
– Между прочим, «Эдип» с греческого переводится как «отечная нога». Пошлое имя, не правда ли? Прошу меня извинить, возможно, вам кажется, что я вас поучаю. Но, поверьте мне, литература – единственный способ узнать жизнь. Я понял это с годами.
Она подняла голову, глядя на меня серьезно, и глаза ее были полны вопросов.
– Что значит – с годами?
Я ответил, что не стоит пытаться разговорить меня таким способом.
– Да, – сдалась она, – я приехала сюда, чтобы провести расследование убийства, но познакомилась с загадочным человеком. Кто же вы такой,
