Кукла Барби была зажата в кулаке у папы.
Причем было видно, что драка произошла только что, может, даже в троллейбусе.
Ассистенты раздумывали: а не считать ли такую драку недействительной, что, если семья просто разыграла скандал ради выигрыша суперприза?
Но, судя по злобным взорам, которыми обменивались не совсем остывшие взрослые, они еще недодрались, да и девочка щипала свою рогатку не просто так.
Короче, был сформирован большой отряд самых крутых семей, все они, потрясая куклами Барби, прошли к отделу пропусков, а остальные, недопущенные, устроили такой штурм телевидения, что были вызваны бронетранспортеры с солдатами, однако солдаты все не ехали, а Валька, посмотрев в окно, была так захвачена убойной силой толпы, что всех велела пустить, пусть сидят, или лежат в проходах, или висят на потолке — их дело.
— Это мои люди, — сказала она.
Когда все были рассажены, появилась еще более классная семья, Шура-Шашка и Игорек-Чума, которые гордо прошли вперед и сели в полупустой первый ряд.
Все приветствовали их аплодисментами.
Шашкина забинтованная голова была как солдатский котел на одну роту, у Чумы взгляд срезал наповал, а тощие руки были жилистые и черные, и в одной руке так и виделся ножик, а в другой — кастет.
Их еще на входе разлучили с дедом Иваном, поскольку его никак не пускали в зал.
У входа образовалась небольшая заварушка, кто-то громко кричал: «С собаками не разрешено», — другой, еще более тренированный голос возражал: «Никто и не разрешает». — «А это что? — орали в ответ. — Две собаки».
Там действительно стояли дед Иван и Тузик с Дамкой, несчастные и сбитые с толку: редакторша держала деда под локоть.
Голос кричал:
— Мы пускаем только семьями, семьями, мама-папа-дети. А у вас только вот он да две собаки, это семья? Он что, отец собакам? Нужно дети-онона, вместе дружная семья!
Дед молчал, собаки плакали, им было бы страшно без Ивана.
Потом произошло легкое замешательство, и собаки вдруг исчезли.
Дед Иван вошел в зал в сопровождении двух плохо причесанных детей и какой-то внезапно появившейся рослой девушки, но редакторша, шагая впереди, довела всю компанию до места и отвалила, так ничего и не заметив.
Наконец явилась Валентина Ивановна, встреченная бурей аплодисментов, поскольку за ее спиной в студию въехали и замерли два «Мерседеса», а на большом экране были показаны комнаты той самой квартиры-суперприза и внешний вид дома.
Как раз рядом с Шурой и Игорьком редактор посадила четверых: пожилого мужчину, молодую женщину и парочку детей лет семи-восьми, очень непоседливых, которые имели странную привычку чесаться ногой за ухом, закатив глаза.
Видимо, их из-за этого умения и взяли на передачу.
Чума Шашкин с уважением, глядя искоса, наблюдал, как лохматая девочка в негнущемся джинсовом костюме, извернувшись, задрала ножку и скоблит ботинком шею.
При этом не менее лохматый мальчик куснул себя под мышкой.
У них были очень подвижные спины и страшно вертлявые шеи.
«Совсем дикие», — подумал Чума и толкнул мать локтем.
У молодой женщины была вообще странная внешность, какое-то резиновое лицо со стеклянными глазами и явно приклеенными ресницами.
Она улыбнулась, прикусила нижнюю губу, и по спине у Игорька пополз холод.
Зубы были пластиковые, на вид мягкие.
Рука выглядела как протез, штамповка, со швами на пальцах и плохо напечатанными ногтями.
Старик же вежливо улыбался, слишком вежливо, и это было еще страшнее.
Среди живого, помятого, побитого зала он один сидел чистенький, какой-то сверкающий, как из алюминия.
— Не люди, — сказал с ужасом Игорек матери, но Шашка не расслышала из-за бинтов.
Начало передачи затягивалось. Валентина Ивановна то и дело что-то говорила в телефонную трубку, поднимая глаза к потолку.
Чума Шашкин слышал отдельные слова типа «Але, девушка» и «Заказываю Гималаи по срочной, по срочной».
Зал уже постепенно замирал, все чего-то ждали.
Ведущая, Валентина Ивановна, держала телефонную трубку у уха и молчала, но вдруг раздался громкий, на весь зал, гудок, и старческий голос сказал:
— … не может быть!
— Угадали? Это опять я, Валентина Ивановна Аматьева. Ваша Валечка. Угадали?
