Не исчезай

сверхурочные, поскольку за них ей платили в два раза больше обычной ее ставки, и приносила в семью больше денег, чем ее муж, хотя руки у Кена были толще ее икр; он качал мышцы в гараже и по выходным пил пиво с друзьями в местном пабе. И добрел из года в год. Хрупкая, болезненная Сьюзан напоминала подростка: неказистая, бледненькая, с тонким носиком, что всегда кажется слегка покрасневшим у самого кончика, с волосами неопределенного цвета, висящими по обе стороны вытянутого личика. Кен любил свою Сьюзан и жалел ее – до слез.

4

Вандализм в доме Фроста – в самом сердце Новой Англии – вызвал волну возмущения. Неудивительно, что подростки были примерно наказаны. В свободное от занятий время, вместо упоительных часов за компьютером, вместо тусовок с неизменной травкой, пивом и перебранками, вместо зачастую присущих этому возрасту занятий, нарушителям буколического спокойствия пришлось читать стихи Роберта Фроста.

Говорят, подростковый возраст изобретен ХХ веком. В прошлых эпохах подобной роскоши не существовало. Пятнадцатилетних приравнивали к взрослым. Лишь те немногие, кого называли отроками или недорослями – избалованные, изнеженные отпрыски богатых семей, – имели относительную свободу и, что называется, с жиру бесились. Дикий возраст. И вот из этого недо-, пред-взрослого состояния, из этой стадии современного медленного западного взросления, Элис (вместе с ее подругой Кэрен и другими участниками вечеринки) была прямиком отправлена на лесные тропки фростовской поэзии. Если бы была у нее возможность выбирать… Возможно, понятней и ближе показался бы ей Аллен Гинзберг, но пришлось изучать поэзию Фроста.

Философская меланхолия Фроста пришла из другого века, из иного времени. Ей было скучно, но Элис очаровала старомодная грусть. Казалось, реалии ее жизни не имели ничего общего с поэзией как таковой и тем более с поэзией прошлого века. Но Элис жила в Новой Англии, у подножия гор…

Are you dumb because you know me not,
Or dumb because you know?

Действительно, глух ты или глуп, потому что не знаешь меня? Или же ты глух (или глуп) оттого, что знаешь меня?

5

Семья Фроста переехала в Вермонт в 1920 году. Пресытившись преподавательской работой, Роберт мечтал о свободе, верил: покинув пост в Амхерст-колледже, он тем самым высвободит время для поэзии. Действительно, летом – осенью 1920 года Фрост написал несколько значительных стихотворений и закончил стихотворение, начатое еще в 1912 году. В Нью-Гемпшире его фермерская жизнь оказалась не слишком удачной. Фрост надеялся, что в Вермонте, в более мягком климате, он сможет заниматься фермерством, зарабатывая на жизнь, выращивая яблоневые сады, сможет писать стихи. Действительно, переехав в Южный Вермонт, Шафтсбери, Фрост вместе с сыном сажает около тысячи деревьев – яблонь, сосен. Надо сказать, что это сын его, Кэрол, сажал яблони – всегда хотел быть фермером. Большую часть работы выполнял именно он.

«Каменный дом» – так будет названа ферма. Фрост подарит этот дом и землю сыну, когда тот женится на Лиллиан Ла Бат. Кэрол посадил несколько сортов яблонь: «макинтош», «северный разведчик», «голден делишес» и «ред делишес». Большинство деревьев было посажено на западном склоне, за хлевом. Теперь земля принадлежит музею.

Что случилось с тем яблоневым садом? Где теперь эти деревья? Как цвели яблони, как шумели сосны! Засохли, погибли, расщеплены молнией, срублены топором человека? Был сад – нет сада. Заброшенное поместье, умирающие деревья…

6

Впервые оказавшись в Вермонте, писательница L, приехавшая из Бостона на один день вместе с мужем и сыном, отправилась на экскурсию в дом знаменитого поэта.

Поздняя осень. Вермонт встретил изобилием красок – полыхающей на фоне гор листвой. Писательницу тронула мысль о поэте-садовнике, удалившемся от людей, бежавшем от себя. За домом сохранилась полузасохшая яблоня, что стояла здесь с тех времен, когда поэт еще ходил по этой земле. Семью угостили сладким яблочным сидром. Сын отказался. Муж выпил и утерся рукавом. Писательница пила маленькими глотками. Казалось, дух этого места проникал ей в кровь вместе с яблочным соком. С юности запомнилось:

Ее, наверное, слыхал любой
В лесу, примолкшем к середине лета;
Она поет о том, что песня спета,
Что лето по сравнению с весной
Куда скучней, что листья постарели,
Что прежних красок на лужайках нет
И что давно на землю облетели
Цвет грушевый и яблоневый цвет…
…Она твердит, что осень на пороге,
Что все запорошила пыль с дороги;
Примкнуть к терпенью смолкших голосов
То ли не может, то ли не желает
И спрашивает, даром что без слов:
Как быть, когда все в мире убывает?[74]

7

Эта женщина средних лет – писательницы L – была так же одинока и потеряна в мире, как и юное создание по имени Элис.

Но не всегда, уйдя, уйдешь навек.
А может быть, найдется человек,
Которому меня недостает,
И вглубь – узнать, мне дорог ли, – войдет.
Итог моих скитаний внешне мал:
Лишь тверже стал я верить в то, что знал. [75]

Что же близкого, дорогого, созвучного нашла Люба в поэзии Фроста? Вероятно, затяжная зима Новой Англии, пейзаж за окном, темные глухие ночи напоминали ей российский Север, заметенные снегом проспекты, Неву, глухие ночи старого Петербурга, поля за городом, гатчинский парк, стволы сосен, устремленные в серое небо, озера и камни Карелии…