горы, ранняя весна, но почудилась зима, оранжевые апельсины – редкая радость, новогоднее лакомство для бледного ребенка из северного, простуженного города.
До какого-то момента существование воспринимается как цепь видений, череда картинок в старом волшебном фонаре. Воспоминания туманны – это лишь образы, красочные сны. Различие в том, что в памяти о детстве отсутствует нерешительность. В самой детской жизни нет места для такой неуверенности. Есть предопределенность.
Быть может, дело в том, что со временем появилась возможность выбора. Появилось беспокойство, за ним – тревога. Чья тревога? Никакой такой тревоги у писательницы N не было, нет. Есть запланированная акция движения вперед. Беспокойство свойственно таким, как сидящая за дальним столом рыхлая, усталая, бурчащая себе под нос тетка. Пожалуй, она даже хороша собой. Или могла быть таковой, если приодеть, отправить в спортзал. Состричь лохмы, что торчат во все стороны, уничтожить челочку «эффект восьмидесятых», вырвать из нее несостоявшуюся отчаянно-ищущую Сьюзан.
2
Вера подобна реальности отношений между двумя людьми. Сосущая пустота внутри. Почему именно сосущая? Одиночество – это вакуум. Вакуум – звук всасываемой, уносимой нематериальным потоком материи: вещество устремляется в разверстое чрево твоей души. Нужда у этой души такова, что не имеет значения, кто подарит, снабдит ее знанием, любовью или всего лишь терпением, вниманием. В конце концов, она готова на любые предложения. Расправив члены, запросто вбираешь внутрь – в себя – все: подробности, детали, отдаваясь полностью, до донышка, до чепухи, требухи.
Такой она представляла себе эту Любу – женщину, отдающуюся судьбе. Падающего толкни – разве не так?
А она, Нина, иная. Она – Улисс, пустившийся на поиски неизведанного. Она, Нина, в пути. И какой бы ни была, она есть. В ней – реальность, сила.
3
А та, другая? Дитя, страдающее во тьме. Ребенок, чей страх унять невозможно. Нет у нее четких ориентиров, и блуждает она в кромешной тьме своей души. И вся она – войди и бери. Владей моим прошлым: именами, звуками, запахами, знанием, мною. И кто может излечить ее? Какое знание, какие душевные силы, какая вера? А что, собственно, есть вера, к которой она так стремится? Остановка подобна сомнению – кто, что это? Зачем? Чужой, незнакомый, вторгнувшийся, впущенный внутрь. Вот что такое вера.
Вера в момент нужды – томление духа, укрощенное, утихомиренное, усмиренное глотком воды. Нуждается Люба в своей вере? И что есть эта ее вера? Рассматривая из сегодняшнего далека, Люба вспоминает – что это было? Как вдох городского воздуха – не кислород, автомобильный экзост, пыль, грязь, пары, миазмы. Вдохнула в самую глубину легких, чтобы заполнить себя – все равно чем! Эта женщина всеядна: селф-хелп, буддизм или фрейдистский анализ – лишь бы приобрести содержание, наполненность. Теперь пришла пора раскладывать по полочкам: мое, чужое, лишнее, ненужное, постороннее; вот это, может, и пригодится… Почему? Перед лицом смерти? На пороге увядания?
Кто он? Или – Он? Где Он? В этом облаке, на вершине горы? У меня в душе? В пространстве? В космосе? В сердце моем?
Как легко было раньше жить… Сомнений не существовало. Была лишь дорога разрушения – это так легко…
Надо создать. Своего… Бога? Что создать? Как? С этой вечной, такой новой женской душой, в одиночку, наедине с собой – но создать! Да можно ли жить в мире, где нет Бога? А ведь так легко, так просто живется в нем. Или Он нас покинул? Или мы теперь другие, нужда отпала?
Глава двенадцатая
Дочки-матери
1
Сидя в кафе у подножия нью-гемпширских гор, они еще не подозревали, что судьба уже свела их, то ли в насмешку, то ли готовя очередной тест на выносливость, – жестокий трюк, намек на будущее.
Две женщины нашли друг друга в Сети. Искали – и поиск увенчался успехом.
Встретились случайно. Одна – вспыльчивая, мстительная, воспламененная, поджегшая себя литературой, желанием славы, пылающая, как факел, на ветру, поддерживающая пламя страстной жаждой успеха.
Вторая – жаждущая любви, одинокая, опустошенная духовным одиночеством, бескрылым желанием воссоединения с миром.
Их свело нечто из прошлого: детская отстраненность, материнская недолюбленность, отцовская холодность или безответственность… или нерешительность…
Их свели: серое балтийское небо, Финский залив, тихая прелесть карельских глубоких озер, Невский проспект, игла Адмиралтейства, питерские туманы, властные бабушки, коммуналки, речи руководителей несуществующей уже страны, статьи нечитаемых газет, решения Политбюро, перьевые подушки, Мойка, Фонтанка, Нева…
Развели же, забросили в противоположные концы света, на побережья разных океанов, хорошо хоть, что в одно полушарие: принадлежность к разным поколениям, непохожие судьбы, опыт, темперамент, уровень ущербности, душевной боли, детские травмы…
Мы все подпорчены жизнью,
