«Давай… Только у нас тут еще осталось. Мясо в сковородке, спагетти. Помидор вот, паштет».
Андрей подумал и согласился:
«Хорошо, можно это доесть. Не тащить же с собой».
В четыре пришла хозяйка. Молодая эстонка. С хорошей фигурой, но глуповатым лицом. Молча осмотрела комнаты, заглянула в сауну, в тумбочки на кухне и вежливо улыбнулась съезжающим квартирантам. Дескать, все в порядке, прощайте…
Показать Алине родину отца сил не нашлось. Три последних дня провели в Тарту, почти не выходя на улицу, и Андрей просил время бежать скорее.
В новом родительском доме, который он смутно помнил еще по детству – застал бабушку с дедушкой ребенком, – было не скучно, а тяжко. Темная мебель, будто из железа выкованные шторы, высоченные потолки, которые, кажется, не белили сто лет, множество мелких вещичек, покрытых, как смолой, какой-то липучей пылью… Мама – раньше такая чистюля, что даже папа, которого малейший беспорядок выводил из себя, часто просил: «Перестань, пожалуйста. Все блестит. Тебя бы к нам дежурным – дневальных гонять», – здесь явно боялась хозяйничать, ограничиваясь кухней и их с папой спальней. Казалось, за каждым ее движением ревниво следила и готова была отчитать за самоуправство старшая сестра Эльвира. Старая, уменьшившаяся до размеров десятилетней девочки, превратившаяся в странный предмет мебели, но с глазами и противным, повизгивающим голосом.
Она передвигалась по квартире редко и мало. Но если вдруг возникало оживление, бралась за ходунки и довольно энергично двигалась из своей комнаты туда. И сверлила, сверлила взглядом производящих оживление…
Папа и в первые дни, и теперь откровенно избегал разговоров с Андреем. Ссылался на дела, почти все время где-то пропадал. Во время общего ужина был приветлив, шутил, рассказывал забавные случаи на службе, но после ужина сразу уходил в спальню:
«Устал, пойду полежу».
Лишь в последний день, за несколько часов до отъезда в аэропорт, предложил Андрею прогуляться.
«Вдвоем?» – Еще вчера Андрей обижался, что папа не хочет оставаться с ним, а теперь встревожился.
«А что? Пройдемся».
«Ну конечно… Пойдем».
Медленно шли по бульвару. Папа, до сих пор сохраняющий офицерскую выправку, все же заметно одряхлел. Особенно это бросалось в глаза сейчас, когда он пытался быть бравым и крепким. Готовился поговорить с сыном о важном.
«А ведь они с мамой когда-нибудь превратятся в стариков вроде тети Эльвиры. Беспомощных и наверняка недобрых. Обозленных. Поймут, что жизнь кончилась, а прожить ее по-настоящему не получилось, – подумалось Андрею; он не хотел об этом думать, но вот пришло само, против воли. – И как тогда? Что Татьяне делать? Ходить за ними, слушать ворчание, эти вскрики визгливые, как вот маме сейчас от тетки?..»
«Как у тебя, – заговорил папа, – по любви и в этот раз?»
«А?.. Женился?»
Папа не уточнял, только досадливо покривился: за время службы ему наверняка тысячи раз приходилось иметь дело со срочниками, косящими под дураков. Но тогда было легче – «два наряда вне очереди», а тут… Тридцатислишнимлетний сын в третий раз женился, работает хрен знает где, живет в квартире, которую уже десять лет выкупает у первой жены. А квартира эта в городе, из которого уезжают и уезжают русские. А сын не уезжает.
Отсюда-то происходящее в Туве да и вообще в России видится как через увеличительное стекло, причем со смещенной оптикой.
«О любви сложно говорить, – ответил Андрей. – Два раза по любви женился, и что толку… Алина – хорошая девушка. Спокойная, серьезная. Может, мне теперь такую и надо».
Папа медленно покивал, словно по слову усваивая это признание.
«А родители у нее, мы слышали, простые совсем. Крестьяне».
«Ну, так… Коренные… Предки еще до революции переехали».
«И ты с ними нормально? Уживаетесь?»
Андрей чувствовал себя маленьким, что-то натворившим и теперь пытающимся оправдаться.
«Да нормально, – выдавливал ответы, – уживаемся… Обычные люди… Работящие».
«Работящие… Это хорошо».
Шли по улице Ванемуйсе.
«Бывшая Садовая, – сказал папа. – А сейчас называется в честь театра. Ванемуйне – бог музыки… Выйдем на Кююни. – Папа произносил эстонские слова все-таки с некоторым усилием. – Покажу тебе кое-что».
«А Кююни эта как называлась?»
«Александровская, кажется».
Андрей хотел спросить, как переводится «Кююни», но не стал. Чувствовал: особое любопытство проявлять не стоит.
Свернули налево, пересекли эту самую Кююни и пошли вдоль парка.
«Назван в честь Барклая-де-Толли, – как бы по обязанности сообщил папа. – Талантливый был военачальник, но на него свалили неудачи двенадцатого
