Прохладные, влажноватые, молодые. На крепких плотных ножках. Не стоило и рассматривать каждый, на ощупь было ясно – нечервивые.
Полз вдоль грибных дорожек, резал, опускал в ведро… Очень быстро рука с очередным масленком ткнулась в лежащие там пласты. Андрей посмотрел и с удивлением обнаружил, что ведро почти полное. А грибов еще торчало полным-полно. На три таких ведра.
До машины было пять минут, но Андрей побоялся идти к ней. Не потому, что потом не найдет это место. Нет. Возник глупый, его самого изумивший страх: Алина, Михаил, его жена Ирина, увидев, как много он набрал, побегут сюда и станут собирать найденные им сокровища. Его добычу.
Он снял довольно еще хорошую, недешевую ветровку, застегнул молнию, связал рукава с воротом и принялся складывать маслята туда. Ругал себя за глупую жадность и продолжал срезать и складывать.
Пальцы стянул засохший грибной сок, лезвие складешка покрылось коркой и больше ломало, чем резало. Но даже взять и очистить его, вытереть о траву негнущиеся пальцы Андрей не решался. Вдруг за это время оставшиеся маслята исчезнут…
Когда и ветровка наполнилась, превратилась в пузатый мешок, все-таки заставил себя пойти к машине. И почти одновременно с ним с разных сторон появились Алина, Михаил, Ирина. И каждый кроме ведра или корзины с горкой нес еще что-нибудь набитое грибами. Платок, куртку, шапку. Счастливо, но и хищновато улыбались. Наверное, так же улыбался им и Андрей.
А потом, вернувшись в город, долго сдирали с маслят пленку. Мать Алины кромсала крупноватые и бросала в огромную кастрюлю. Запахло уксусом и чесноком. Георгий Анатольевич сладко выдохнул:
«Ну, за маринованные грибочки на зиму теперь можно спокойными быть».
Но через месяц маслята вместе с домом и всем хозяйством чуть не погибли: в конце августа загорелась степь.
В первый вечер далеко на юго-востоке появилось красноватое зарево. Оно было неверным, то вспыхивало, то исчезало, и многим казалось, что это зарницы. Через сутки стало ясно – идет пожар. Запахло гарью.
«Надо ехать к родителям, – стоя на балконе, решила Алина, – это в их стороне».
Собрались, поехали.
Вроде бы ничего страшного не происходило. Горел вызревший, сухой ковыль. Горел медленно, как-то без спешки.
Но так казалось лишь поначалу. Доходя до куста караганника или акации, огонь на минуту замирал, сникал, словно присаживался, а затем прыгал на куст, как зверь на добычу. И куст мгновенно превращался в факел, а огонь двигался дальше.
Ветра не было, и пожар вряд ли смог бы преодолеть широкую Шахтерскую улицу – одновременно и трассу в восточные районы Тувы, – за которой начинались старые каа-хемские избы, а вот лачугам Дикого поселка по ту сторону трассы опасность угрожала реальная. Метров триста оставалось огню то ползти, то прыгать…
Боролись с ним несколько пожарных машин и поливалок. Вроде бы гасили участок, но через некоторое время будто из глубины земли возникали оранжевые язычки. Один, потом другой, третий, четвертый. Они объединялись, крепли, высушивали политую водой траву и становились стенкой, двигались дальше. А у пожарок и поливалок кончалась вода.
«И где наше хваленое эмчеэс? – ворчал Михаил, с которым Андрей и Алина объезжали пожар. – Где Шойгу, отец родной?»
«Шойгу в Москве, – с серьезным видом напоминала Алина. – Не везде же ему лично быть…»
«Мог бы поднять вертолеты. Тут с вертолетов надо. И еще вчера, когда слабый был, далеко».
Полыхнут лачуги, начнет стрелять шифер, полетят головешки, и пожар перекинется через трассу, загорится коренной Каа-Хем.
Обитатели Дикого поселка помогали пожарным. Пытались забивать пламя какими-то тряпками, лопатами. Но были они то пьяные, то немощные, и огонь легко, вспыхнув очередным кустом или кочкой ковыля, отгонял их.
Со стороны выглядело так: люди делают вид, что тушат, а при первой возможности отлынивают, бросают. И Андрей решил подойти ближе к оранжево- красной стенке. Пошел уверенно и шагов за пять до нее почувствовал невыносимый жар. И та размеренность, с какой двигался пожар, стала понятней и страшней – сначала он накалял воздух, высасывал из травы влагу, напитывал собой почву впереди, а потом приходил уже зримо, стенкой. Сбить эту стенку мало, нужно остудить сам воздух, пропитать землю водой на метры, пролить траву, а лучше – срыть ее вместе с корнями.
Нужен дождь. Или естественный, или, действительно, с вертолетов. Чтоб миллиарды капель падали-падали-падали.
«За Шахтеров горит!» – раздался крик.
Михаил, Алина, Андрей бросились в машину. Нужно было отстаивать дом Шаталовых. Избу из кедрача, свиней, баню, маринованные маслята.
Сейчас бы минуту постоять у того жара. Минуты хватило бы, чтоб прогреться надолго…
Возвращаясь к отелю, Топкин заворачивал в каждый магазинчик по пути, кафешку, даже открытый подъезд.
Продолжало дуть, воздух заворачивался в спирали, проблески солнца прекратились, небо сделалось бледно-серым, потом сочно-серым. И полило.
– А в Париже – дождь. В Париже – дождь, – бубнил Топкин, стараясь хотя бы в воображении оказаться в том августе, когда наблюдал близкий пожар и просил, чтобы вода обрушилась на горящую степь. – А в Париже дождь, сука… Дождь.
Все снова стало мокрым. Волосы, куртка, джинсы на ляжках, руки, сигаретная пачка, ветки деревьев, провода, торчащие из стен вывески, с которых на макушку плюхались обжигающе-ледяные капитошки.
