был), которому подсунули несвежие дары моря.
Наконец я нашла конверт со своими фото времен молодости, протянула сыну. Я забыла про надпись на конверте. Даня ее прочел: «Вскрыть после моей смерти».
У сына задрожал подбородок. Маша забрала у него конверт и тоже прочла. У Маши вырвался горестный, испуганный, с подвываниями стон.
Даня, запинаясь, прошептал:
– Моя мама… умерла?
– Да я живее все живых! Что ж это за напасть такая! Сынок, не пугайся! – Я рвала конверт, вытаскивала снимки, толкала их в руки сыну, Маше, Жене, вернувшейся Любови Владимировне. – Видите! Это же я! Та самая! Но обратно, то есть снова молодая.
Фото никого, кроме Жени, не заинтересовали.
– Данечка! – Маша обняла мужа. – Мы никуда не поедем, ни в какую Америку, мы все выясним! Я тебе клянусь, мой родной! Я их всех на чистую воду! На молекулы!
– В какую Америку? – выхватила я из Машиных стенаний опасную информацию. – Ты выиграл конкурс? Поздравляю! Тебя пригласили на работу? Но Даняк! Ты же сам говорил, что Силиконовая Долина – это деревня, там помрешь со скуки! – От волнения я называла его Даняком, что делала крайне редко. Не потому что этот вариант его имени был секретным, я хотела, чтобы он был только моим. – Это из-за денег на квартиру, да? Деньги есть! Любовь Владимировна, скажите!
– Маша знает, – ответила сватья.
– Что я знаю? – не поняла Маша, отстранившись от мужа. – Какие деньги?
Центр внимания переместился на мать и дочь. Даже Данька невольно прислушался.
– Которые Александра Петровна завещала.
– Не завещала, следите за речью, передала на хранение!
– Маша, я тебе эсэмэску присылала, – сказала Любовь Владимировна дочери.
– Какую эсэмэску? Я не получала, у меня телефон утонул.
–
– Чего-чего? Мама? Смерти?
– Был филиал сумасшедшего дома, – закатила я глаза, повернувшись к Жене, – а теперь похоронной конторы. Хотя все живы и здоровы. Любовь Владимировна, принесите, пожалуйста, деньги!
Сватья отправилась на балкон, покопошилась там в старом кухонном столе, ему лет больше, чем мне, сделан из такого прочного дерева, что десятилетия поливается дождем, засыпается снегом и хоть бы хны. Умели раньше делать мебель. Когда я последний раз открывала этот стол, и не помню. Там, наверное, хранятся еще бабушкины вещи.
Любовь Владимировна принесла старый фанерный почтовый ящик. На его крышке еще можно было прочитать адрес «Кому» в верхнем левом углу, а в нижнем правом – «От кого». Советские химические карандаши годились для наскальной живописи.
Сватья поставила ящик на письменный стол, открыла крышку, и первым на свет появился алюминиевый бидон. Я его вспомнила: когда Данька был маленький, на даче с этим бидоном ходили к молочнице, держательнице коровы.
– Для маскировки, – сказала Любовь Владимировна про бидон.
Выдержала паузу, обвела всех взглядом как заправский фокусник, удостоверилась, что публика готова к чуду и стала выкладывать один за другим брикеты с валютой.
– Вот! Сто, двести, триста тысяч. Долларов! Остальные она, – кивок в мою сторону, – профукала.
Вид денег ни на кого, кроме Маши, не произвел впечатления. У Маши задрались брови, и на лице появилось то задумчивое выражение, которое бывает у человека, мысленно производящего арифметические расчеты. Это правильная, логичная и похвальная реакция. Маша хозяйка, мать семейства, и меркантилизм должен присутствовать в ее ощущениях и поступках.
Данька посуровел еще больше, хотя куда уж больше, дальше – только бросаться на людей и кусаться. Мой мальчик! Я догадывалась о его мыслях: «Я маму на деньги не меняю!»
Женя прятал улыбку. На этом представлении он был единственным персонажем, наблюдавшим за разыгрываемыми событиями с благодушным юмором. Не исключаю, что он даже получал удовольствие, слушая наши перепалки. Намедни сам от стресса плавал!
Если вчера на вас упал кирпич, а сегодня вы наблюдаете, как под градом камней пляшут другие, то ваше отношение к происходящему будет носить специфический характер.
– Откуда эти деньги? – прокашлялась Маша.
– Они мной честно заработаны…
– Хорошо же платят в…
