– Как твоя дочка?
– Сьюзи? – Терри даже несколько удивилась. – Ты помнишь Сьюзи?
– На самом деле помню, что ты вышла замуж и у тебя сразу родился ребенок. И намного раньше, чем у остальных.
К этому времени Терри уже достаточно выпила, чтобы скривиться при этом воспоминании.
– Черта с два, сразу! Я тогда на такой риск пошла и, знаешь, чуть не проиграла.
Начало было интригующим, так что я ничего не сказал и слушал, надеясь услышать больше. И услышал.
– В Греге соединилось очень многое. Подростком он был помешан на Трое Донахью и Сандре Ди[66], ходил танцевать под «Бич бойз», ну знаешь, все в таком духе.
– Знаю.
Образ Америки времен моей юности был сопряжен с чистым, невинным миром, когда в голливудских фильмах все страны хотели походить на Америку и важным вопросом не только для Грега, но и для всех было, какой девушке ты подарил значок своего колледжа. Да, этот мир был обманчив, но и очарователен в своей неизбывной вере в себя.
– Его родители были религиозны, – продолжала Терри, – типичное семейство Среднего Запада, и жизнь вели соответствующую. Но помимо этого, Грег был еще и парень из шестидесятых, все как полагается. Травку покуривал. Ну, ты знаешь, как оно было.
Конечно я знал. Все поколение ждало, по какую сторону Берлинской стены спрыгнет мир. И не меньше половины делали вид, что все эти дела для них не важны, но лукавили.
– И он все время говорил, что слишком молод, чтобы завести семью, и нельзя ли нам просто наслаждаться жизнью…
– Но нельзя было?
Глаза Терри на секунду сощурились.
– Я хотела жизни. Мне надо было двигаться дальше. – (Алкоголь вызывал ее на честность.) – Мне нужны были деньги.
– У твоего отца были деньги.
– Мой отец сидел на зарплате. – (О разнице между двумя этими понятиями я уже говорил.) – И мне нравился Грег. Я думала, что мы будем счастливы. И знала, что он никогда не позволит своим родителям узнать о его незаконнорожденном сыне… – Она замолчала.
– Это было рискованно.
– Как я и сказала. Мы жили вместе несколько месяцев, что в те времена, если помнишь, считалось довольно смелым. Потом банк, где работал Грег, отправил его работать в Польшу, и Грег попросил меня поехать с ним. Я поехала. А он все никак не мог решиться. И тогда я забеременела.
– Пока вы жили там?
– Конечно. Мы поженились, и дочка родилась прямо там. В Варшаве.
– Как романтично!
– Тогда это было далеко не так романтично, как кажется сейчас, уж поверь.
– Что сказали твои родители?
– Обрадовались. Они любили Грега… Они разошлись, ты знаешь?
– Нет, не знал. Извини.
– Все нормально кончилось. Оба прекрасно живут. Мама снова вышла замуж.
– Передай ей привет от меня, – сказал я, и Терри кивнула. – А что сталось с отцом? Он женился?
– Пока нет, – покачала она головой. – Решил, что он гей. Можно, конечно, все равно жениться. Сегодня-то. Но папа не стал.
– Он счастлив?
– Не уверена. У него нет никого… ничего серьезного. Но зато и мама его теперь не пилит.
Мы оба улыбнулись нашему общему воспоминанию о великолепной Верене. Но меня в миллионный раз поразило, каких крутых изменений личности требует от нас новый век. В любую другую эпоху, кроме нашей, могло ли Джеффу Виткову, милому, скучному, старому Джеффу, прекрасному предпринимателю и семьянину, прийти в голову размышлять о своей половой принадлежности, давно разменяв шестой десяток? Родись он лет на двадцать пораньше, он бы просто занялся гольфом, чаще виделся с приятелями в клубе и больше себе подобных вопросов не задавал. Было бы ему хуже? Сомневаюсь. Впрочем, это не та тема, чтобы вызывать ностальгию. Хотя я не поклонник перемен как таковых, да и вообще не жалую большинство из них, я вполне уверен, что в итоге все мы выиграем, если будем жить в мире, где сексуальность любого вида идет рука об руку с понятиями порядочности и преданности. Но на самом деле мне, наверное, просто хочется, чтобы вся эта тема дискуссии ушла в тень, где раньше находилась, и перестала быть непременным аксессуаром, которое общество обязано постоянно надевать.
Я не нашел что сказать о Джеффе и его тяжелых испытаниях, так что просто улыбнулся:
– У тебя все в порядке, а это главное.
– Да. – Терри тоже улыбнулась, но улыбка не тронула ее глаза. – Донни хороший.
