осмотреться: не спуталась ли бахрома у ковра, ровно ли висит благословение, не нужно ли завести часы или взбить подушки. Но нет, все было в порядке: в вазах — цветы, на полях — пшеница, в ульях — пчелы, на полке — «Майн Кампф».
Закончив с домом, супруги Кренинг занялись собой. Эмилия заплетала перед зеркалом светлые косы и крепко скалывала их, чтобы не выбилась ни одна прядь. Она чувствовала, как натянулась кожа на затылке и на висках, но даже не думала ослаблять прическу. Волосы были ее гордостью: распущенные, они доходили до талии.
— Меняю свою кожу на твои волосы, — говорила ее сестра Улла, когда они спали в одной комнате.
— Меняю свои глаза на твои лодыжки, — отвечала Эмилия.
Она растерла щеки до легкого румянца и оправила воскресное платье на стройных бедрах — и не подумаешь, что у нее есть ребенок. «Спасибо, что вы приехали, — проговорила она своему отражению в зеркале. — Спасибо, что вы занимаетесь нашим делом». «Ты, ты, ты», — закричала лесная горлица. Утренние звуки вплывали через окно и заполняли комнату. День только начинался; что он готовит?..
Кристоф сполоснул бритву, не спеша протер запотевшее зеркало и натянул кожу на горле. Ему приходилось наклоняться, чтобы увидеть свое отражение. Он откинул прядь рыжеватых волос, упавших на лоб, и улыбнулся жене, заметив, что она на него смотрит. Кристоф начал бриться, и этот звук напомнил Эмилии сухой треск занимающейся соломы. При виде первых всполохов пламени, пожирающих жнивье, ее всегда охватывала тоска, однако это была неизбежная жертва — иначе не вырастишь нового урожая. Да и сожаление длилось недолго, оно отступало, как только огонь разгорался и охватывал все поле. Кристоф убрал волосы со лба и пригладил их влажной рукой. Сейчас, в зыбком утреннем свете, шрам у него над бровями был еле заметен, однако к концу лета он четче проявится на загорелой коже. Отец учил его косить, и Кристоф подошел слишком близко. Мать до сих пор вспоминает это с содроганием: еще бы полсантиметра ниже… Иногда Эмилия притрагивается к шраму длинными прохладными пальцами и повторяет то же самое.
На завтрак были булочки. Они надрезали их и намазывали маслом и джемом под мерное тиканье настенных часов, подаренных на свадьбу. Крошечная женщина из часов сообщила, что сегодня будет дождь; верилось с трудом. Они размеренно жевали завтрак, не спеша и не мешкая. Гость доберется до Лейпцига не раньше десяти. У них еще много времени.
— Джем, что прислала твоя сестра, еще остался? — спросил Кристоф.
— Вишневый нет, — ответила Эмилия, — только абрикосовый.
— Из абрикосов тоже хорош, — заметил Кристоф, — но я люблю из вишен.
Гость — высокий подтянутый мужчина с темными волосами и спокойным голосом — прибыл, когда свадебные часы пробили одиннадцать. Он выглядел, как человек, который всегда знает, что сказать. Он выглядел, как человек, который уверенно возьмет вас за руку и проводит домой, случись вам потеряться. На нем была не униформа, а дорогой черный костюм, на лацкане которого блестел партийный значок. Кристоф усадил его на лучшее место, и Эмилия сняла крышку с медового пирога.
— У меня совсем немного времени, — начал было гость, но Эмилия уже протянула руку за ножом.
— Он из своего меда, — проговорила она. — Муж покажет вам ульи. Его отец сам вырезал их в форме человеческих фигур.
Она вручила гостю тарелку и вышитую салфетку.
— И еще вы непременно должны увидеть наши лиственницы, Кристоф посадил их в 1933 году в честь победы на выборах. Осенью они просто чудесны.
Они замолчали, занявшись пирогом. Гость чуть не подавился кусочком миндаля, но, к счастью, быстро откашлялся.
— Мы, конечно, можем проводить вас в детскую, — предложила Эмилия. — Если это необходимо.
— Благодарю. Не нужно, — ответил гость.
— Хорошо, — кивнула Эмилия.
— Нам бы хотелось поскорее все уладить, — добавил Кристоф, — чтобы прекратить страданья…
Гость кивнул — он добрый человек, справедливый человек.
— Спасибо, что вы приехали, — сказала Эмилия, провожая гостя. — Спасибо, что вы занимаетесь нашим делом.
Да, он добрый и справедливый человек — супруги Кренинг были единодушны. Оставшись одни, они вернулись к своим обычным делам.
Сентябрь 1939. Берлин
Но вернемся к началу: несколькими неделями раньше нелепый человек с нелепыми усами отменил очередной съезд партии, созывавшийся под лозунгом «Ради мира», — чтобы напасть на Польшу.
Война была развернута с исключительной пунктуальностью и в строгом соответствии с планом. Шестилетняя Зиглинда Хайлманн вместе с родителями и братьями сидит в гостиной и слушает, как голос из радио с треском распространяется по их берлинской квартире подобно разгорающемуся пожару.