есть! Я ей говорю: «Вот ежели бы вы, Жульета Лоренсовна, не воротили нос от заливного карпа, так не скрипели бы ваши суставы, когда вы в реверансе приседаете». Пообещал, что прикажу всякий раз ее на кухню звать, когда Аннушка гефильте-фиш готовит. Она глазенки свои выпучила, давай салфеткой отмахиваться, морщится брезгливо, как сморчок лесной. «Как вы можете?» – говорит. А я могу. Я все могу! – разошелся захмелевший Левинзон. – Потому что нет у французов ничего такого, что бы нас привлекало. Сыры у них в плесени, и вонь такая, как будто бы кучер Осип сапоги снял. Магазины с деликатесами у них как называются? Знаешь?
– Нет, – улыбнулся Ефим.
– «Гурмандэ»! Это ж как можно в такой магазин ребенка привести. Устрицы скользкие, может, и вкусные, так название тоже cрамное до невозможности – «хуитры». И зачем я только сюда приехал? Им – приятные манеры, а нашему человеку – оскорбление слуха.
Несколько раз гувернантка пыталась нас покинуть, плакала, говорила, что никакие деньги не заставят ее жить в таком унижении. Так я ей не препятствую. Покидай, говорю, только после того, как прогуляетесь, Жульета Лоренсовна. Подумайте хорошенько, утрите слезы кружевным платком, а потом покидайте. Она встанет нервно из-за стола, салфетку швырнет и идет в свою комнату, вещи собирать. Походит часик-другой и возвращается. Я ей нежно так, мол, наверное, в Франш-Конте съездили на извозчике дурь из головы выветривать? А она отмахивается и разговаривать не желает. Фима, ты же знаешь, я долго злиться не могу и обещаю ей за нашу ссору крем-брюле десертный. Когда она всякий раз плакать уходит, я тут же прошу кухарку лакомство ей для монплезира сделать.
– Да, – ухмыльнулся Фима, – не очень вы с ней вежливо обходитесь.
– Устал я здесь, Ефим. Очень устал, поэтому и не хочу себя в эмоциях сдерживать. А с Жульетой Лоренсовной что?.. На следующий день дарю ей какую-нибудь безделицу из ювелирной лавки, она и рада. Что ни говори, а такого хозяина, как я, в Париже днем с огнем не найти. Разные мы, Фима. Поначалу я пытался найти общий язык с коммерсантами. Приглашал их в гости, кормил деликатесами. Они ели за мой счет, радовались, дружески хлопали по плечу. На этом все и закончилось. Скажу больше, когда мне понадобилась помощь, они срочно сделали вид! Обман и коварство! Ладно бы французы козью морду скрутили! Им простительно, а вот нашим – таким же эмигрантам… Я же с ними вместе в синагогу ходил, беседы душевные вел, а они возвеличиваются надо мной, словно я им неровня. Если разобраться, их заслуга только в том, что они раньше приехали и уже встали на ноги. Ефим, я хочу обратно. Там я во всем разбирался, предвидел и говорил на понятном языке. А здесь что?
В этот день Фима уже не пошел в салон. До самого вечера он слушал рассказы Марка Абрамовича, давая ему возможность первый раз за несколько лет выговориться. Ефим ему верил. Верил и жалел. От былой амбициозности не осталось и следа. На смену ей пришли сарказм и насмешка. Даже деньги не придали ему уверенности в чужой стране. Прощались долго. Изрядно захмелевший Левинзон то и дело обнимал Фиму, несколько раз собирался уходить и снова возвращался.
– Марк Абрамович, вы хотите мне что-то сказать?
– Нет, – неуверенно ответил Левинзон, переминаясь с ноги на ногу.
Он явно нервничал. Руки в карманах постоянно двигались, словно искали закатившуюся под подкладку мелочь. Несколько секунд он молча глядел на Ефима и лишь потом решительно произнес:
– Дайте руку.
Будучи увереным, что Левинзон хочет попрощаться, Ефим тут же выполнил просьбу.
Левинзон разжал кулак, и Фима ахнул. На веточке черного коралла сидела и переливалась всеми цветами радуги его замечательная муха.
– Возьмите. Я не мог допустить, чтобы ее купил кто-то другой. Работа выполнена мастерски! В ней душа и полет юного гения. Даже если вы сделали после нее десяток подобных, больше чем уверен, ни одна из них не выглядела как эта. Я угадал?
– Так и есть. К сожалению, творческие муки не поддаются повторению, поэтому копии в большинстве своем проигрывают оригиналам. Они почти бездушны.
– Обещайте никогда ее не продавать и хоть изредка вспоминать меня добрым словом. – Марк Абрамович слегка хлопнул Фиму по плечу и постарался улыбнуться: – Вот, теперь я могу спокойно ехать домой, чего и вам желаю, господин Разумовский.
Левинзон подозвал извозчика и быстро зашагал к экипажу.
– Передавайте от меня привет Мэри и целуйте деток! – крикнул он уже на ходу.
Фима долго махал ему вслед и благодарил Бога за удивительную во всех отношениях встречу.
Невероятно, но тень Гендлера словно преследовала мастера. В один из дней известный миллионер и коллекционер старины, господин Боргер, пригласил Ефима к себе в гости.
– Згдавствуйте, господин Газумовский, – радостно произнес он, проворно шаркая худыми ногами навстречу гостю. – Гад, очень гад с вами познакомиться! Если бы ви знали, какую честь мне оказали, посетив мой скгомный дом.
«Скромнее некуда», – подумал Фима, разглядывая старинные полотна в золоченых рамах.
– Как вы находите Пагиж?
– Первый раз вижу такой красивый город, реб Боргер.
