слух. Говорили на немецком!
Вот, разговаривая со своим спутником, Он оторвался от экрана и скользнул задумчивым взглядом по ней. Она замерла. Не узнал!
Света была в полной растерянности. Желание поговорить с Ним сменялось на боязнь быть непонятой. Надо попытаться! Но что придумать? Как подойти к человеку, который тебя не узнает? Да к тому же — говорит по-немецки.
По-немецки она знала то же, что и большинство русских — данке шен, хенде хох, айн, цвай, драй… но он, конечно, говорит по-английски! Раньше, тогда, очень хорошо говорил…
А вдруг сейчас объявят Его самолет, и она не успеет?!
— Извините, пожалуйста, — начала Света по-английски, — нельзя ли воспользоваться вашим ноут-буком? Мне очень срочно нужно кое-что выяснить, — ничего лучше она придумать не смогла. Неудобно как!
Он, казалось, не удивился.
— Пожалуйста. Сейчас только закрою программу.
И в глазах никакого намека, что они были знакомы. Нет, не просто знакомы. Они любили друг друга! Это было давно, очень давно… но забыть все равно невозможно.
Значит, это действительно правда!..
Света потыкалась в кнопочки, вышла на какой-то сайт, буквально две минуты глядела на экран, лихорадочно думая, что делать дальше. Вернула ноут-бук с благодарностью.
— А вы из какой страны? — спросила она Его.
— Германия, Дюссельдорф. А вы?
— Из России, Санкт-Петербург. Не бывали?
— Нет, не бывал. Но очень хочу.
Конечно, хочет. Ведь Он обожал Петербург.
— Знаете, у меня даже есть русские корни, — продолжал Он, — бабушка с маминой стороны была наполовину русская. Поэтому знаю о Достоевском, Пушкине… немного.
«А Бальмонт, Ахматова, Апухтин? — хотелось закричать ей. — Ведь ты так их любил. Помнишь, как ты читал их мне наизусть?»
Но вслух она сказала:
— Здорово, редко теперь кто знает русских писателей.
— Говорят, Петербург — красивый город, — продолжал Он вежливую беседу.
— Очень красивый. Знаете, если соберетесь, я вам его покажу.
Это Ты, Ты показывал мне свои любимые места, упоенно рассказывая о Кваренги, Растрелли, Клодте…
— Еще я читал о Ваших пригородах. Пушкин, Павловск. Красиво?
— Очень!
Она сделала еще одну попытку «разбудить» его память:
— Еще недалеко от Петербурга есть замечательный остров Валаам. На Ладожском озере (В глазах — никакой реакции!). Там издавна жили монахи в скитах, — она не знала по-английски слово «скит», так и сказала по-русски.
— Что это — скит?
Вопрос прозвучал ударом бича. Бесполезно!
А как хотелось сказать — «Скиты, дурачок ты мой, это там, где ты, среди тишины, нарушаемой только шумом ветвей осенних деревьев, впервые признался мне в любви. А Валаам — это остров нашего короткого счастья, только там мы были одни, вдали от суеты и любопытных и завистливых глаз».
…Плеск прозрачной воды в маленьких заливах, шепот ветра и тихая мелодия облетающих листьев. На берегу, на подогретом сентябрьским солнцем камне, они сидели спина к спине, как старые, все знающие друг о друге приятели. И Он читал ей строки из Апухтина о печальной любви, написанные здесь. А она рассказывала Ему о Федоре Васильеве, писавшем на Валааме свои щемящие полотна.
Потом, притихшие от умиротворяющего шума деревьев, ходили к Поклонному кресту, стояли под огромной, раскидистой сосной, которая, как отшельница, отбилась от своих товарок, и в одиночестве слушала их шаги. Он сказал, что эту сосну прославил в своих картинах Шишкин, тоже побывавший на Валааме, и она с уважением еще раз взглянула на старое дерево…
А потом была дубовая аллея длиною в счастье. Вокруг не было ни души, и Он целовал ее возле каждого дерева, она смеялась от радости, в которой купалось не по-осеннему глубокое голубое небо, шелестели облетающие листья. А за ветвями, вдалеке, виднелись светлые, как надежда, стены Белого Скита…
Рассказать Ему обо всем этом было невозможно, поэтому вслух она сказала:
