кончается».
Ион Лазаревич Деген ушел на фронт добровольцем в шестнадцать лет, в страшной неразберихе и отступлении первой недели войны. Он собрал ребят из своего и параллельного класса, окончивших девятиклассников, и привел этот «взвод» в стрелковый батальон. Люди гибнут и исчезают, документы теряются, воевать некем, тут не до формализма: их зачислили на питание, дали оружие — и шестнадцатилетние пацаны стреляли, убивали немцев. И! Они были надежны, не бежали, не думали сдаваться. Юные советские патриоты, убежденные комсомольцы. Почти все были евреи, кстати, из Могилева- Подольского. В живых двое из тридцати осталось.
Деген раненный переплывал Днепр, выходил из окружения, был командиром взвода разведки, на Кавказе они брали в плен роту альпийских стрелков, воевал на бронепоезде, ждал расстрела за то, что въехал в морду местному партийному секретарю; после танковых курсов был командиром машины, взводы, роты в отдельной гвардейской танковой бригаде прорыва: это смертники, несколько боев жили.
Как вам начало рассказа:
«Комбат высунулся из башни и молча смотрит, как на раздавленной гаубице догорает моя машина. Я знаю, чего он ждет: чтобы я сам попросился в бой. Не дождется. Он сам танкист и понимает, что такое в одном бою потерять три экипажа».
Вот и вся книга его — правда о войне. Вот действительно правда. Когда он в разведке, семнадцатилетний комвзвода, всадил немцу часовому кинжал под ключицу, и фонтан жирной склизкой соленой крови из рассеченной артерии окатил ему лицо, и его вырвало, и на этот звук немцы открыли по ним стрельбу. Он много воевал.
Деген входит в первую полусотню советских танковых асов, дважды представлялся к Герою Советского Союза, горел, после тяжелейших ранений весной 45-го в Германии и года госпиталей уволен по инвалидности, поступил в медицинский. Доктор наук, уехал в Израиль, много там оперировал, прожил девяносто два года. Незадолго до смерти написал: «А было время — радовался грузу, и, боль потерь превозмогая горько, кричал: «Служу Советскому Союзу!», когда винтили орден к гимнастерке. Теперь все гладко, как поверхность хляби. Равны в пределах нынешней морали и те, кто блядовали в дальнем штабе, и те, кто в танках заживо сгорали».
А Александр Ильич Шумилин, автор книги «Ванька-ротный», прожил всего 62 года. Из всех перечисленных — он единственный профессиональный военный, кончил перед войной пулеметные курсы. Самый тяжелый первый военный год, до осени 42-го, был командиром пулеметного взводы и роты. Командир был, судя про книге, редкого профессионализма и хладнокровия. Очень тренированный, выносливый, неприхотливый человек. И книга его отличается наименьшими художественными достоинствами — это просто фронтовой дневник с зарисовками сценок и характеров. Но достоверность, подробность, естественность солдатской жизни — уникальны. Шумилин интеллектуалом не был, тем более редкой и ценной является его книга — абсолютно честное и профессиональное свидетельство просто рассудительного, обстоятельного, добросовестного комвзвода и комроты с характером твердейшим, как кремень. В самых ужасных, непереносимых, гибельных обстоятельствах он никогда не жалуется, не теряется, не падает духом. Но паразитов- политработников даже не ненавидит — насмешливо презирает. Презирает штабных, тыловой комфорт — в то время, когда в окопах гибнут роты. Вот у парня хребет, на каких земля держится.
Лекция у нас и так получилась в двух частях, пора заканчивать, и закончим мы книгой, без которой представление о войне будет неполным. Это книга Светланы Алексиевич «У войны не женское лицо». Книга эта — тот редкий случай, когда вполне себе бесхитростная, простая журналистика в силу абсолютной честности, в силу пронзительности деталей, частностей, неожиданных обстоятельств — производит убойное впечатление, и вдруг оказывается, что у тебя слезы в горле, и ни одной красивости нет в тексте, и никакой художественности, простые разговоры, но ни одного слова лишнего, и через эти простые нелишние слова возникает большая литература. Шаламовская традиция, сказал бы я. Когда материал так силен — не портите его «художественностью», не разводите водой и расцвечивайте красками: просто зачерпните и покажите.
Это просто записи воспоминаний тех, кто девчонками воевал. Их слова, их переживания, их фронтовая жизнь. Это конец всему.
Сколько женщин служило в Красной Армии за войну — никто точно не знает, статистики нет, невозможна она. Не все вносились в списки, кто-то пропадал без вести, какие-то фронтовые архивы утрачивались, и так далее и так далее. Называется цифра от 500 000 до миллиона. Да ведь одних медсестер, фельдшеров, санинструкторов, санитарок, с учетом фронтовой текучки — до полутора миллионов называется! А в авиации — ладно женские летные экипажи, их не много было, — а все ремонтницы, оружейницы, укладчицы парашютов, повара и официантки столовых — это многие и многие десятки тысяч человек. Десятки тысяч связисток. Снайперы, зенитчиц одних до двухсот тысяч, военные переводчицы, диверсантки… господи боже мой. А ведь мужик — он мужик, а все под смертью, и скольких сделали ППЖ — походно-полевыми женами — это ведь тоже никто никогда не учтет, хотя все знали, и слухи раздували и преувеличивали, как принято.
А как быть с женской физиологией и гигиеной в окопных условиях? А как жить среди голодных мужиков? А ведь страшно, и красивыми быть хочется, и врагу мстить хочется… А что после войны о тебе скажут, что подумают?.. Вы полагаете, только хорошее о них думали? И очень хотели знать правду? Как бы не так. И вот никто, никто до Алексиевич об этом не писал. Да еще так: правдивую правду открытыми глазами.
…Начали мы с вами с предвоенного романтического героизма военной литературы — а закончили вот чем. Вполне естественная эволюция темы. Заслуживает отдельных размышлений.
И, так сказать, уже звук под поплывшие титры — из военных песен Высоцкого, их много у него, об этом отдельный разговор: «И когда отгрохочет, когда
