Так вот. Поэтическое воздействие — то есть эмоциональное, включающее в себя и подключающее к себе восприятие эстетическое, нравственное, подсознательно-ассоциативное, рациональное — совершается через форму стиха. Но. При этом. Эта форма может быть внешне сложной, изощренной, иметь высокую степень специфической условности. А может быть внешне очень простой! Условность которой сразу даже особенно и не видна. Лексика, фразеология, вся грамматика — просторечны и несложны. Но!
Но! Вот тут и говорят о простоте гения. Тут я и повторяю часто, что гениальность — это не богатое платье купчихи с кружевами, рюшами и складками — а маленькое черное платье от Шанель. Вроде и ничего особенного — но там видим текстильно-портновские навороты, а здесь — просто красивую фигуру и сдержанный намек на все на свете.
Сочетание слов, интонации и смыслов, при формальной простоте комбинации, может быть сложнее и эффективнее формальной сложности и изощренности. Это «Завещание» Лермонтова. «Клен ты мой опавший» Есенина. «Не сердитесь — к лучшему…» Симонова.
И вот здесь Высоцкий, простите великодушно, не знал себе равных. Очень большая часть его поэзии, а ранняя — так вся, сделана, создана, написана именно в этой манере: абсолютная внешняя простота, да еще стилизованная под скобарство часто, умственную незатейливость, бедность словарных штампов. Но при этом — много этажей понимания, много оттенков и намеков, откровенная авторская условность — но в сочетании с искренностью и иронией, часто одновременно! Все так просто! — ан вовсе не так просто!)
И вот здесь голос и манера Высоцкого — нечто абсолютно беспрецедентное. Это не пение песни, не пение текста, не передача мыслей голосом. Это передача сущности твоего творения, твоих мыслей и слов через манеру исполнения, через напряжение всех нервов — а через голос это напряжение только передавалось. Ну, понимаете, это же просто: ну, есть эмпатия, способность к сопереживанию, и в том числе: вот мы видим человека рыдающего безутешно или хохочущего, и заражаемся его настроением. Для хорошего актера — это его ремесло.
Исполнение своих стихов — изначально было даром и ремеслом поэта. Сложил слова? А теперь исполни! В том и суть исполнения — чтобы дать слушателю ощутить и понять больше, чем он сам поймет из чтения текста! Увы… беда в том, что крайне редко актеры умеют читать стихи — так, чтобы прочитать лучше, чем у читателя в голове звучит при самостоятельном чтении. (Да что говорить: между нами — я первую строчку монолога самого уже лет полтораста знаменитого — «Быть или не быть» — ни разу в жизни не слышало в хорошем исполнении. То есть в осмысленном. Как ни дико звучит. Не то режиссеры не понимают, не то еще что…)
То есть — что необходимо понять, отметить себе ясно:
Авторская манера исполнения Высоцким его поэзии — есть поэзии исконная и важнейшая составная часть.
Ибо поэзия — это что? Это душа, выраженная через слова. Так вот — еще и выраженная через то, как ты их произносишь и преподносишь. Это тоже поэзия. Просто это редко понимают. Ну, не всегда принимают во внимание, скажем так.
И несколько слов о музыке. Которую тут правильнее назвать аккомпанементом.
Весьма распространено мнение, и давно, это с самого начала славы Высоцкого, что если бы его песни положить на настоящую музыку — оркестровку, то есть, сделать, оранжировку, несколько инструментов, чтобы сделать мелодию богатой, музыкально культурной, так сказать, — то песни бы от этого очень выиграли. И были случаи — его французские записи, скажем, — когда там несколько музыкантов хорошо играли, разнообразя и обогащая мелодию; а он пел. А уж сейчас, да еще в его юбилеи, когда играть может целый оркестр, и скрипки там партию ведут, и что угодно, — результат налицо. И результат, представляется мне, разной степени неуспешности.
Видите ли. Моцарта и Бетховена не переплюнешь. И задачи такой нет. Музыка сама по себе у Высоцкого, простите, играет роль чисто служебную. Подчиненную. Необходимую только воедино со словами и голосом, исполнением. И быть она должна не черт знает какой хорошей — и близко не. Быть она должна быть такой, как надо. Как надо для того, чтобы вся песня — ее слова, смысл, выражение, эмоция, нервная энергия — были максимальны.
Ну вот представьте: поет Высоцкого Карузо, или пусть Шаляпин — в сопровождении хора Государственной филармонии. Мощно? Еще бы. Музыкально? Донельзя. Лучше стало? А вот здесь — вряд ли. Почему? А так! Потому что внутри тебя, слушающего, перестал звучать ты сам, — только самое лучшее, что в тебе может быть, чего ты сам, может, в себе не подозревал — и вот оно звучит в тебе, вся драма человеческая, весь напряг, вся боль и надежда, все мечты и потери твои — вот они были, когда ты слушал его под одну его гитару, одним его голосом, — а вот в этом мощном высокохудожественном исполнении эта непосредственность, эта искренность жизненная — они исчезли вдруг.
Ну представьте, что ли: вот любимый человек говорит тебе что-то самое сокровенное, наболевшее, главное в жизни — задыхаясь, шепча иногда, сбиваясь, утирая нос и слезы, дыша тебе в лицо — и вот точно то же самое говорит со всей блестящей актерской техникой гениальная актриса со сцены, среди бархата кулис. И на фиг она тебе не нужна с ее поставленным голосом и высокой сценой. Все есть — только душа в ответ не дрожит. Интим исчез.
Так что гитарный аккомпанемент Высоцкого надо понимать именно как направленный, нацеленный на общий эффект — чтобы душа слушающего резонировала в ответ.
Ибо! Вся поэзия Высоцкого — исключительно исповедальна. Личностна. Интимна. Свой среди своих, свой для своих.
Для поэзии Высоцкого свойственно абсолютное отсутствие дистанции между автором, рассказчиком, исполнителем — и слушателем. Она подключает тебя к себе — автоматически, по факту наличия. Это братан тебе душу изливает — можно за бутылкой, можно под гитару, можно в тесном кругу, можно
