дешевую землю, и чтобы красиво. И нашли! Река, деревья, луг, сплошная природа: идиллия. И стали, опять же, заниматься сельским хозяйством. Очень успешно, разумеется. И ребенок скоро родится.
Вообще «Лунная Долина» — это такая нехитрая, наивная даже, позитивная инструкция-рекомендация, как простому рабочему человеку наладить счастливую жизнь. В которой сам Джек не много преуспел…
То есть картины счастливой жизни разнообразием вариантов не балуют. Ты, Ваня, не выпендривайся, а паши поглубже. Пардон за древний дурацкий анекдот, само соскочило.
И бедный Джек, который до этого угрохал чертову прорву денег на «Снарк», шхуну свою необыкновенной мореходности и комфорта… Время такое было, сынки, тогда не принято было полуторастаметровые корабли покупать и называть их яхтами. Кругосветное путешествие на «Снарке» пришлось прервать, заболел Джек в тропиках, но года полтора провел в плавании, Тихий океан, Гавайи, Таити, Фиджи, потом пришлось бросить. И корабль пропал, можно сказать…
Да, так вот купил он ранчо, назвал «Лунная долина», лошадей завел, дом стал строить каменный на свой вкус, о вине со своих виноградников думал. Не судьба…
Вы понимаете, если Тот, Кто Наверху, создал тебя бродягой и поэтом, авантюристом, писателем, открытой душой, рубахой-парнем, никому Джек в помощи не отказывал, когда разбогател, — то не стоит и пытаться зажить благополучным земледельцем. Лондон ведь даже толком и не знал: а чего еще тогда делать-то? Вот он — знаменитейший писатель, всемирная слава, переводы на все цивилизованные языки, живи не хочу. Пиши! Не торопись никуда — денег куча, нужды нет, можно работать в свое удовольствие; хочешь дом — купи дом, хочешь ранчо — купи ранчо, только не напрягайся, не бери в голову, — ты что, чета всем этим фермерам и ранчменам?..
Но вот — с детства неприкаянный, наскитавшийся по миру и работам, он так и нес в себе эту жажду идиллического семейного очага домашнего, мирную такую картину библейского счастья. Не судьба!
Версия, что он застрелился — от усталости, депрессии, переутомления, нервного истощения — это фигня для драматизма и романтизма. Как справедливо писали, у него всегда кольт лежал в тумбочке у кровати — так на фига на бумажке высчитывать, сколько там поточнее надо морфия. Во- первых, такие люди стреляются, а не травятся подобно нервным барышням. Во-вторых, такую дозу можно всегда взять из справочника — сколько уже нельзя, в-третьих — бери больше, не промахнешься. Да нет. Он пил ведь, видите ли. Почки, уремия, боли. Вот он и считал, сколько еще можно принять для купирования приступа, снятия боли, чтоб не превысить, а то уже копилось в организме чего не надо. Ну и промахнулся…
Сегодня, в эпоху постмодернизма и политкорректности, Джека Лондона на родине не жалуют. Романтик, эпигон романтизма, в стиле имеются штампы, увлечение сильной личностью, не хватает гуманизма, зато наличествует расизм. Белый супрематизм, как выражаются сегодня в Штатах. Да, понимаешь, у Лондона это встречается не раз: гордость величием белой расы, ее несгибаемостью, ее непреодолимым шествием по миру. Гордость волей белого человека, жаждой преодолевать трудности и властвовать над всем и всеми. Ну, а цивилизационное превосходство христианской цивилизации на рубеже ХХ века — это было нечто само собой разумеющееся. (А что — между нами, девушками: разве наша цивилизация создана не белыми? Все наши науки, технологии, искусства — это все не белой расой создано? Это не повод угнетать и презирать прочих, согласны безусловно, — но и не повод отрицать очевидное, нет?..)
…Лет двадцать назад на Аляске, в Клондайке, в городишке Белая Лошадь, поселке в бытность Лондона, решили одну улицу назвать в его честь. Хо! — собрались леваки с одураченными индейцами (эскимосами? аборигенами; коренными аляскинцами, по-современному) и сообщили, что Джек Лондон был расист, так что никаких улиц и бульваров ему не полагается. Один самодеятельный скульптор поставил ему бюст там самочинно, сказав, что благодаря Лондону весь мир знает, что такое Клондайк, а они ослы неблагодарные. Не знаю, насколько убедил.
Но главный герой одного из шедевров Джека Лондона — рассказа «Тропою ложных солнц» Ситка Чарли — индеец, и говорится о нем только с лучшей стороны. Как о человеке слова, выносливом и честном. А рассказ блестящий!
Он начинается с разговора об искусстве. Первый рассказчик, как бы автор — художник. И Ситка Чарли — индеец, который стал белым, усвоил образ мыслей белых и ценности белых, жалуется, что картины не имеют начала и конца, и поэтому смысл их ему непонятен. Вот так подано остранение в искусстве — которое началось с описания балета у Толстого и получило название у Шкловского. А здесь — запросто так, самодеятельный художник курит и болтает с индейцем-проводником. То есть ему, как и нам-то с вами, условность живописи понятна — а странновата такая простодушно-дикарская логика восприятия Ситки Чарли. Ну не понимает он живописи, ему надо, чтоб ему рассказали весь сюжет происходящего от начала до конца. А картину он воспринимает лишь как иллюстрацию только одного мига из всей истории.
А вот дальше историю начинает рассказывать он. Как молодая красивая женщина, приехавшая из Штатов, платит ему сумасшедшие деньги, чтобы он привез ее в Доусон в своем каноэ, а потом пошел работать к ней проводником. Потом к ней присоединяется мужчина. А Ситка Чарли даже не знает, как их зовут. И не знает, куда они так торопятся — полторы тысячи миль зимой в лютый мороз через Аляску, обмораживаясь, недосыпая, за бешеные деньги докупая во всех поселках свежих собак и бросая загнанных. Они кашляют, у них обморожены легкие, черные от струпьев обморожения лица, они качаются и падают, но гонят его вперед и идут сами! И догоняют такого же в смерть измученного человека. Он стреляет в преследователей и промахивается, мужчина не может снять рукавицы с обмороженных рук, и женщина убивает того человека тремя выстрелами из револьвера. А потом, когда лед на побережье
