вскрывается, они уезжают первым пароходом, и щедро расплачиваются с Ситкой Чарли. В тот год он пожертвовал большую сумму христианской миссии, замечает автор.
И Ситка Чарли говорит, что однажды он, сильный и выносливый человек, проведший всю жизнь в пути, насмерть замученный этими двумя волчатами, гнавшими его вперед и почти умиравшими от изнеможения — однажды ему вспыхнул свет, и он увидел и понял, что счастье не покупается даже за семьсот пятьдесят долларов в месяц, которые ему платили, и счастье никогда не покупается за деньги, и он идет вперед и работает не ради денег.
А он так никогда и не узнал, за кем они гнались, и почему, и за что убили его, и даже как их звали. Это был просто кусок жизни.
Не тот мальчик был Джек Лондон, чтобы писать «просто кусок жизни». Речь тут о смысле искусства, и о смысле жизни, и о соотношении одного и другого. И насколько миг на картине правомерно отражает суть жизни, или во всяком случае — суть длинной и часто драматичной происшедшей истории.
Мы не знаем, почему в трудах и муках мы идем вперед — но точно не за деньги, хотя деньги мы хотим заработать, и это хорошо, но только точно не в них счастье. Те, с кем мы проходим путь жизни — случайные и временные попутчики, и их имена по большому счету ничего не значат. Мы созданы для труда и дороги, мы выпущены в этот мир на муки и радости, в этом смысл нашей жизни.
Нам светят ложные солнца! — черт побери, ну как еще яснее можно сказать, что цели наших трудов и мук иллюзорны, условны, по большому счету даже непостижимы — на кой черт оно все нам нужно! Но пока мы живы — мы идем, вопреки всем трудностям!
С кем мы сводим счеты? Зачем мы их сводим? За кем мы гонимся в этой сумасшедшей и мучительной гонке жизни? А черт его знает… Какая по большому счету разница.
И жестокий, страшный, печальный конец: когда мы настигаем свою цель — мы тем самым уничтожаем ее. Гонка кончена. Теперь можно спать, есть, отдыхать, уезжать далеко. Теперь ты исчезаешь… Жизненный цикл завершен — не весь, так по крайней мере период жизни.
И тот катарсис, который ты однажды испытаешь в изнеможении жизни от сумасшедшей гонки и напряжения всех сил — вот этот катарсис и отображает миг, запечатленный на картине. В искусстве вообще.
В принципе на одном только этом рассказе можно строить лекцию. Это мы сейчас довольно кратко сказали об его содержании и обойме смыслов.
Да только на индейской теме в новеллистике Лондона можно строить монографию! И везде индейская тема у него — не этнография, не очерки быта и нравов — а глубокие конструкции, принимающие символическое звучание, многозначное.
«Сказание о Кише» — как умный и храбрый мальчик с сильным характером научился побеждать в одиночку белых медведей, самых сильных и опасных хищников, и избавил племя от голода, и установил в нем справедливые законы, чтобы никто не был голодным, и даже дети и старики получали справедливый кусок и могли жить. Такая чудесная модель сочетания сильной личности с установлением социалистической модели распределения продукта. Это вообще была идеальная социология по Лондону — социализм, но сильный индивидуалист все же значительнее и полезнее других людей, однако свои достижения ставит на службу обществу, а не превращает в источник личной власти и благ.
«Лига стариков» — величественный панегирик двум столкнувшимся расам. Белым — с их победоносной поступью по миру, их силе и умениям, их несгибаемому характеру, их изобретениям, сделавшим их покорителями природы, принесшими процветание и изобилие. И туземцам — их гордости и храбрости, их верности своей земле и заветам предков, их любви к независимости и своей земле. Мужчины племени Белая Рыба объявили войну белым людям, которые пришли на их землю и она стала делаться землей белых. Они забирали себе самых красивых девушек и к ним стали уходить самые сильные юноши. Их ружья и револьверы разучили мужчин охотиться так, как раньше, а их мука и сахар, одеяла и виски изнежили и растлили народ, который утерял свою суровость и выносливость. И белых становилось все больше, а индейцев все меньше. И молодые уже не имели былого мужества и отваги, и только старики объявили войну белым людям и убивали их всех, где могли и кого могли.
Вы понимаете: их убийства были коварны и жестоки, их мечты были наивны и несбыточны — они еще не знали, как много белых людей на свете, — но их характеры, их намерения были мужественными, справедливыми, гордыми — они в обреченной борьбе боролись как могли за жизнь своего народа, его права, его историю, культуру, процветание, его все!
И когда последний из этих стариков племени, некогда вождь и сын вождя, сам приходит на суд в белый поселок, и рассказывает историю своей борьбы, признавая теперь ее обреченность — и все же гордый собой и своей правотой! — даже сердце судьи молит о снисхождении… Сильные и гордые люди двух рас столкнулись на краю земли. Чистый Киплинг, да, один из киплинговских знаменитых мотивов! И здесь — гордость силой обоих народов и боль трагедии тех, кто должен уступить, проиграть, раствориться в народе победителя, ибо противостоять его преимуществам невозможно и бессмысленно. Достоинство и величие старика-индейца вызывают только огромное уважение и печаль.
А «Мужество женщины» — рассказ о великой любви и великой жертве? Лондон писал о любви много, и женщин вообще склонен был идеализировать, почти все они у него прекрасны обликом и душой… кроме двух, разве что, которые мне помнятся:
Одна из них — это прелестная мисс Кэрьюферз из рассказа «Под палубным тентом». Того, что начинается сакраментальной фразой, запоминается отлично: «Может ли мужчина — я имею в виду джентльмена, разумеется, — назвать женщину свиньей?» И оттуда же этот дивный диалог: «А сколько соверенов надо, чтобы прыгнули вы? — Столько еще не начеканено! — был ответ». И вот она бросает в воду золотой соверен, чтобы мальчик — красивый ловкий туземец — прыгнул, хотя в воде акулы, ее предостерегали — и акула перекусила мальчика пополам. После чего никто из ее поклонников на пароходе
