Если тебя что-то волнует – просто спроси. Я всегда отвечу на любые твои вопросы. Я хочу слышать тебя, пташка. Просто расскажи мне. Даже если тебе просто приснится страшный сон. Разговаривай со мной, слышишь? – он обхватывает мои плечи, встряхивает. – Алиса!
Я киваю, совершенно сбитая с толку. Марк молча соглашается и усаживает меня в машину. Сам садится за руль. Уезжаем, как и приехали, – вдвоем, в полной тишине. И я не выдерживаю, скидываю туфли, забираюсь с ногами на сиденье и всхлипываю. Воспоминания о папе стирают все пережитое за день, раскачивают боль, проникающую в каждую клеточку тела. И не замечаю, как по щекам текут слезы. Как Марк останавливает машину и притягивает меня к себе, закрывая от всего мира, забирая боль. Пусть ненадолго, но это помогает провалиться в беспокойный сон.
Часть 18
Марк. Сейчас
Пташка молчит уже двое суток. И страшно от этой ее немоты. Страшно до тошноты. Только поэтому Марк берет ее с собой в стылый Берлин. Не хотел втягивать ее в рутину похорон, но, боясь оставлять ее одну, силой, почти безвольную, забрал с собой. И нервничает весь перелет, глядя в ее спокойное, почти равнодушное лицо. И ему хочется встряхнуть ее, наорать. Сделать хоть что-то, чтобы она ожила. Чтобы выплеснула свое горе слезами, криком, словами, болью. Лучше бы снова обвиняла его, ненавидела, чем вот так, молча переживать боль. А та тревожит пташку постоянно. Алиса пьет таблетки. И чем дальше, тем чаще. И Марк прячет их и дает только, когда видит ее боль. За два дня он научился чувствовать, когда ей плохо. Не так, как сейчас: тягостно, горько, – а когда к душевному горю присасывается физическое. Марк видел, какой заторможенной она становится, как втягивает плечи при резких звуках, щурится от яркого света и все время трогает шрам за ухом. А раньше не обращал внимания. Раньше он вообще на многое закрывал глаза. Например, на то, как ей плохо без работы. Как она тайком сбегает на отчетные концерты своих учеников. Сбегала. Пока в конце концов не сбежала и от него. Он бы нашел ее все равно, но Катя ускорила процесс, рассказав о звонке. Вычислить их оказалось легко, дружок-то ее не прятался вовсе. Наоборот, ждал денег. Наивный, решил, что Марк примет какую-то девицу за Алису. Ошибся. А Марку стоило большого труда отпустить его живым. Если бы не пташка, плачущая в машине, он бы придушил урода собственными руками. Он не смог из-за нее, потому что отчетливо понял: убьет Антона – потеряет ее навсегда. А он не имел права потерять ее снова. Хватило той жуткой недели пять лет назад.
Марк прогоняет воспоминания, не позволяет им оформиться и захватить его память, как бывало раньше. Сейчас рядом с ним потускневшая пташка, которую надо как-то возвращать к жизни, а он совершенно не знает как. Несколько раз порывается даже Крису позвонить, просить совета, но останавливается в последний момент каждый раз. Знает, как брат не любит общаться с Марком. С трудом терпит его присутствие на переговорах, когда того требуют дела. А в последнее время они требуют этого все чаще. И Марк все чаще появляется на людях, и его это тяготит. Но Крис заявил, что бизнес требует и его присутствия как совладельца и человека, без чьей подписи не действителен ни один контракт. И иногда Марку даже кажется, что Крису легче от его присутствия. И от того, что есть с кем разделить тяжелую ношу семейного бизнеса Ямпольских.
Марк усмехается. Что-то слишком много он думает о брате в последнее время. Особенно после их разговора два дня назад. Крис ехал к нему, когда на дороге встретил Алису. Пересказал их разговор. Злился. Потребовал объяснений. И, не получив их, отдал Марку то, зачем ехал, – заключение экспертизы его машины, пропавшее из его дела семь лет назад. И, больше ничего не сказав, уехал. Марк заключение не прочел до сих пор. Как-то не до того стало.
Он смотрит на безучастную ко всему Алису и после посадки решает запереть ее в гостиничном номере под охраной Регина. А сам едет в клинику.
Франц Гунберг, худощавый, юркий, с тяжелым взглядом, встречает Марка мрачно. Ему самому не нравится произошедшее. Но больше всего именитого кардиолога, обладателя всех мыслимых и немыслимых медицинских наград, раздражает непонимание ситуации.
– Этого просто не могло случиться, – говорит он на немецком, злясь и прикуривая уже третью сигарету. – Я выучил заключение наизусть и совершенно ничего не понимаю.
Марк тоже читает это самое заключение, путаясь в медицинских терминах. И понимает гораздо меньше герра Гунберга. Пролистывает историю болезни. Хорошо хоть все набрано печатным шрифтом и не приходится разбирать врачебные каракули. Операция на сердце прошла успешно. Никаких осложнений. Послеоперационный период протекал тоже без осложнений. Как по учебнику, с учетом немолодого возраста дяди Бори, насколько Марк понял из пояснений Франца. Последние анализы – прекрасные. Дядя Боря уверенно шел на поправку. А потом внезапно – обширный инфаркт и мгновенная смерть. Его даже до операционной довезти не успели. Два дня назад. Что случилось в тот день?
– А посетители у него были?
Франц отрицательно качает головой и напоминает Марку, что тот сам запретил пускать к больному кого-то, кроме дочери. Сам он прилетал раньше, и тогда дядя Боря не выглядел умирающим, хотя восстанавливался все равно не так быстро, как хотелось бы.
– Ему дочь звонила по скайпу, – вспоминает Франц.
Марк напрягается. Нет, Алиса не могла стать причиной.
– И что? – все-таки спрашивает.
