Но Маргарита бьется в ногах у Петрова, и девочка плачет, и вообще все плохо в этом проклятом туннеле.
— А, черт… — говорит Петров. — Что мне с вами делать? Зальет нас… Трубы прорвало, потонем… Мы здесь последние остались, понимаешь'? — говорит он, глядя в безумные глаза Маргариты. — Ну будет, будет, — говорит он, гладя ее по голове. — Слышишь, вода? — он показывает пальцем себе на ухо, потом на туннель. — Вода, слышишь? Вассер… Понимаешь, вассер?..
Маргарита проводит рукой по лбу, поворачивает голову и прислушивается. И тогда становится слышен вкрадчивый плеск воды. И становится видно, как пыльное живое зеркало медленными, ленивыми толчками приближается к ним. Вот когда страшно-то… вот когда страшно…
— Бежать надо, — говорит Петров, показывая на воду. — Шнель, шнель!
Он бежит. Маргарита рядом с ним, исподлобья поглядывая на его красное лицо. А девочка плачет, освещаемая светом проломов в потолке туннеля. Они добегают до развилки и останавливаются.
— Последние остались, — говорит Петров. — А куда все пошли, черт его знает. Куда идти? — спрашивает он Маргариту, машет рукой и видит слабый свет.
Это пролом в потолке. Конец. Они упираются в завал — рухнула часть туннеля. А позади плеск воды. Мышеловка.
— Ну, фрау, попали мы с тобой, — говорит Петров. — Из-за тебя все, понимаешь? А у меня увольнительная…
Все она понимает. Пока бежала — все поняла.
А Петров замечает, что молчит, не плачет девочка, и глазки у нее закрыты. Еще бы… Разве для ребенка все это? Разве это для человека? Стоят люди и ждут, когда затопит их грязная вода. Сапер ошибается один раз.
Петров смачивает водой голову девочки, она открывает глаза и плачет привычно.
— Аа, ай, ай, такая большая девочка, а плачешь, — говорит Петров. — Тебя как зовут?.. Как ее зовут. Марта? Да? Или как? Маргарита? — спрашивает он, указывая на девочку.
Маргарита глядит на него исподлобья и говорит:
— Вероника…
— Вероника… ты чего плачешь? Не плачь… Плачет, — говорит он Маргарите.
Она говорит: «Эссен»… Она говорит: «Брот»…
— Бутерброд… вон что. Голодная… Подержи девочку, — говорит он Маргарите, и девочка приникает к матери.
Петров скидывает тощий вещмешок и запускает в него руку.
— Эх, ничего нету, что за дело, ну ничего нет… одни патроны, — говорит он, шаря в мешке.
Маргарита смотрит на него, и глаза у нее отчаянные и влажные, как у тушканчика, когда степь, и промытый дождем ветер гонит кислород, озон и что там еще полагается для жизни, а не вонь экскрементов и пороховую гарь.
— А я Мишка, Мишка, — говорит Петров. — Ну, скажи: Ми-ишка…
— Мишь-шька… — говорит Вероника по-иностранному.
А вода прибывает, и они взбираются выше, туда, где светлеет щель пролома.
— Не пролезть, — говорит Петров, просовывая руку в щель. — Неужели так и подыхать здесь, — говорит он безрадостно. — Разворотить бы чем- нибудь, — оглядывается он по сторонам и понапрасну толкает глыбу окостеневшего цемента.
Он снимает автомат, просовывает ствол в щель и налегает. Он только ломает приклад.
— Так… влипли… попались, — говорит он, оглядываясь.
Оглядывается и Маргарита и, посадив на камни Веронику, переползает в сторону и пытается вытащить некий торчащий из обломков предмет.
— Стой! Стой! Хенде хох! То есть как его… цурюк! Цурюк! — кричит он, и Маргарита останавливается.
Тяжело дыша, Петров пробирается к Маргарите и смотрит на этот предмет.
— Фу ты, так и есть… Смерть это, — говорит он. — Капут, вот что…
Он высвобождает из-под камней нескладный приклад с длинным стволом, на конце которого торчит пузатый снаряд. Он смотрит на снаряд и спрашивает Маргариту.
— А может, попытаться? А?.. Шнель, шнель… — говорит он и показывает Маргарите туда, где грязная вода. Она испуганно смотрит на него, но спускается, прихватив дочку. Петров просовывает снаряд в щель пролома, цепляет на спусковой крючок поясной ремень, к нему ремень от автомата, к нему лямки от вещмешка и отползает за выступ.
— На… надень каску… — говорит он, кидая каску Маргарите.
И она надевает ее, прижав к себе дочку. А Петров свободной рукой вытаскивает ушанку из вещмешка и прилаживает ее на голову.
Петров оглядывается и, длинно, толчками вздохнув, тянет за лямку…
Остановимся на минутку перед взрывом.
На старых тропинках, на гладких опушках, на темных прогалинах приятно писать стихи для самого себя… Тогда думаешь: дай останусь наедине с
