Схимники. Четвертое поколение

Она в последний раз кивнула и вышла. Я поискал взглядом Книжника и не нашел. Куда же делся мой неугомонный брат? Сложно было даже представить, что взбрело ему в голову и что он собирается делать.

– Лучше бы меня отправил, – заметил Барчук. – Я быстрее найду этого самого Императора.

– Может быть. – Я не стал спорить. Вот только не знаю, чем нас встретит Атаман, если я ошибаюсь и за смертью Бродяги действительно стоит он. А тебя чубы уважают.

– И боятся?

– Не знаю, способно ли их что-то напугать, – с сомнением ответил я. – А вот уважать себя ты их заставил.

Он был стар, этот чуб. Усы и клок волос на голове – совсем седые. Глаза выцвели, кости ныли на непогоду. А по шрамам на теле можно было изучать полувековой боевой путь его куреня. Но руки еще крепко держали оружие, а зрению его завидовали даже молодые. Так, по крайней мере, мне рассказали. И может быть, не столь ловок уже был старик в сабельной рубке, как в годы молодости, но пулю из пистоля всегда укладывал точно в цель. Наверно, потому и вошел он в отборный отряд, сопровождавший кошевого атамана в Золотой Мост. Скорее всего, это был его последний поход, после чего осел бы седоусый ветеран на каком-нибудь хуторе или сменил саблю на бандуру и пел старые думы по вечерам, у лагерных костров, иногда порываясь тряхнуть стариной и взять в руки хотя бы рушныцю. Молодые соратники мягко отговаривали бы его – мол, стрелков у нас и так хватает. А хорошего музыканта где посреди степи найдешь?

А может, и не так все было бы на самом деле. Может, не успокоился бы старый опытный вояка, пока однажды не встретил врага сильнее себя. Одно точно – истории о жизни чубовской рассказывать он любил и умел. Дом, который облюбовал Атаман, принадлежал златомостской семье: отец, мать, сынишка лет десяти да две дочки. Жили они на первом этаже, отдав второй и третий постояльцам. Жена хозяйничала на кухне, кормя всю шумную ватагу, муж ухаживал за лошадьми. А больше ничего гостям и не надобно. Были они в походе, а значит, по суровому сечевому закону за пьянство полагалась смерть. Так что особых хлопот хозяевам чубы не доставляли.

Не могли горожане понять только одного: зачем в прихожей, как называлась деревянная пристройка, каждую ночь бодрствовал кто-то из постояльцев, без брони, зато при полном оружии. Чаще всего это был страдающий бессонницей старый чуб. Сынишка их любил, когда все уснут, прокрасться мимо родительской спальни в прихожую. Дед не гнал его. Возможно, на каком-то хуторе у него подрастали такие же внуки. И мальчишка часто до утра слушал истории и байки, с каждым разом все лучше понимая чубовское наречие и грезя геройскими подвигами наяву, играл пистолем, которого старик предусмотрительно не заряжал. Ну а чуб, что ж, в компании всегда легче скоротать ночь – ведь пить нельзя, потому что, во-первых, он в походе, а во- вторых, на посту.

И в эту ночь мальчишка очень удивился, когда «дедушка чуб», как он называл того, кого уже считал своим лучшим другом, замолчал на полуслове, а потом вдруг отобрал у него оружие, достал из-под стола бочонок с порохом и мешочек с пулями, после чего начал заряжать пистоль.

– Дедушка чуб, дай еще поиграть, – жалобно попросил он.

– Ось що, онучэ, – старик не смотрел на мальца. Его взор был обращен на что-то за окном. – Нумо йды до батькив, розбуды йих, та пэрэкажы, що нэхай кращэ на стайни сховаются.

– Дедушка, а что случилось? – не отставал неугомонный пацан.

– Можэ, ничого, а можэ, щось щэ трапытся. Йды, хлопчэ. Тилькы спочатку ходы на другый повэрх, мойих хлопцив розбуды.

Чуб заряжал пистоль не глядя. Привычные к этому занятию руки все делали сами. А взгляд его был устремлен сквозь маленькое окошко, на улицу. Мальчонка посмотрел туда же. Ничего. Хотя нет, промелькнул какой-то силуэт.

– Швыдшэ! – прикрикнул чуб, и пацаненок юркнул за дверь и бросился по скрипучей лестнице на второй этаж.

Старик забил шомполом пыж, заткнул бочонок пробкой, взял со стола потухшую люльку, раскурил от свечи. Нимало не смущаясь близостью огня, подсыпал пороха на полку и взвел курок. Мальчишка чуть ли не кубарем скатился по лестнице.

– Дедушка чуб, они меня не слушают, послали знаешь куда.

– Знаю, хлопчэ, – ответил тот, и черты его лица затвердели. – Бижы до батькив.

Ребенок замер, не спеша исполнять приказ, и чуб, схватив его за плечо, грубо вытолкал за дверь. В глазах мальчика отразилось непонимание и обида. Но старику было не до церемоний. Выталкивая своего маленького друга, он услышал один за другим два удара в дверь. Он был стар, этот чуб. Он многое видел и слышал за свою жизнь. Знал он и то, как вилецкие егеря выламывают двери. Засов был железным, и два топора ударили разом, выбивая его крепления. Тяжелая полоса не удержалась в скобе и с глухим звуком упала на пол. Дверь распахнулась.

Два воина в чешуйчатых доспехах и островерхих венедских шлемах ворвались в прихожую, за их спинами маячило еще несколько человек. А сколько их собралось там всего, и не разглядеть. Венеды вдруг остановились. Путь им преграждал одинокий седой чуб. В правой руке он сжимал пистоль, и черный зрачок дула, казалось, смотрит каждому из двух первых смельчаков аккурат между глаз. Ногой он подтолкнул им навстречу небольшой бочонок. Левой рукой вынул изо рта трубку, выпустил облако дыма и произнес:

– На добранич, вильци.

Пистоль опустился и оглушительно грохнул. Прогремел первый раскат грома, а следом рванул бочонок. Небольшой бочонок, набитый под завязку лучшим