- А я не могу: такое странное чувство, будто я это не я. Не могу вспомнить почти ничего, что было до того, как пришла в себя в больнице: лишь смутные образы, которые превращаются в кошмары. Кадзи сказал, что ты знаешь, что случилось и можешь мне помочь. - И что мне ей сказать? Что она стала жертвой моего эксперимента? Что это я причина ее состояния?
- Подозреваю, что это из-за двойной синхронизации: я и сам чувствую себя не лучшим образом. Думаю, что скоро тебе станет легче. - Вот теперь я действительно себя паршиво чувствую...
- Моя Ева не могла мне навредить, ведь я и она - одно целое. Я не хочу терять себя и свое прошлое, но чем дальше, тем больше все исчезает в тумане. Когда я пришла в себя, то едва вспомнила свое имя, что уж говорить об остальном. Если так продолжится дальше, то завтра я разучусь ходить.
- Думаю, что у меня получится тебе помочь: уверен, что смогу что-нибудь придумать.
- Мне не нужна твоя жалость: я пришла к тебе лишь потому, что мне посоветовал Кадзи Редзи. - Мне безумно хочется нажраться и просто забыть то, что я сотворил.
- Спокойной ночи, Аска. Надеюсь, что ты придешь в норму. - Девушка ничего не ответила, лишь молча ушла, оставив меня одного на палубе, под гаснущим вечерним небом. Сколько еще я должен пережить для того, чтобы просто быть счастливым? Почему я должен выбирать, кому умирать, кому жить, и кто проснется завтра в здравом уме, а кто навеки уснет в луже своей крови? Пить мне нельзя, да и нечего, патлатое мудило куда-то пропало, в Син- Йокосуку мы придем только завтра после обеда, а на палубе не осталось ни одного живого человека, лишь несколько вахтенных дежурили возле трапов. В палату возвращаться не хотелось абсолютно: тут хоть пейзажи отвлекали от невеселых мыслей. Наплевав на всякую скрытность, я откровенно сходил с ума: орал песни, периодически затихая и тупо смотря в яркое звездное небо. В конце концов сорвав голос и окончательно устав, плюнул на все и отправился спать.
На следующее утро меня ждал жесткий нагоняй от врача и синяки под глазами. Выслушав то, какой я безответственный молодой человек, и что умру в тридцать лет с таким подходом, я отправился в каюту собирать вещи. Наткнувшись по пути на Аску, которая бесцельно шаталась по авианосцу, лишь изредка перекидываясь парой слов с командой, я крепко задумался. Будучи человеком, который привык видеть смерть и боль в самых разных обличьях, я потерял чувствительность к горю и страданиям. Да что там говорить, чаще всего именно я и был тем, кто их причиняет. Однако обычно это происходило в критические моменты, когда приходилось выбирать между уничтожением меня или убийством моих врагов, а я не был сторонником христианского непротивления и жертвенности. Сейчас же все было совсем иначе: из-за личной неприязни и своих домыслов я просто уничтожил личность другого человека, и я совру, если скажу что какой-то части меня это не понравилось. Именно это подспудное наслаждение и было тем, что вызывало во мне столь противоречивые чувства: я не хотел превращаться во второго Гендо, но ощущение собственного могущества, приправленное осознанием того, что тех, кто реально может мне противостоять, крайне мало, провоцировало крайне дурные мысли. А живой укор в виде Сорью, потерявшей вкус к жизни, приводил и без того идущие вразнос мозги в состояние полнейшей каши. Но постепенно здравый смысл брал вверх над глупой истерикой: ведь ничего действительно непоправимого не произошло. Девушка не повесилась, не вскрылась, ну поплющит ее немного, может система ценностей сломается, так ведь это же к лучшему: сомневаюсь, что такая судьба, как в оригинале, была бы лучше. Глянув на ситуацию с такой стороны, я решил не заниматься мозговым онанизмом, а попробовать отловить Кадзи и хорошенько у него выспросить все, что он знает о Тринадцати, благо вещи уже были сложены в сумку, а сумка перекочевала на плечо.
Найти сего индивидуума я не мог, как ни пытался: со вчерашнего вечера его почти никто не видел, а кто видел, тот путался в показаниях. Убегавшись по бесконечным трапам и коридорам авианосца, я плюнул на поиски человека, по словам команды одновременно бывшего в столовой, на аэродромной палубе и в штабе. Земля круглая, и в конце концов мы встретимся, хочу я этого или нет, а силы мои далеко не безграничны, да и сердце периодически побаливало, напоминая о необходимости отдыха. Добравшись до зоны отдыха на полетной палубе, я примостился в тени и наслаждался свежим морским бризом, любуясь на стальных исполинов, окруживших ценный груз.
Прибытие эскадры было устроено торжественно, если не сказать помпезно: эскорт расположился на рейде, а четыре линейных корабля, авианосец и танкер с Евой на борту, подняв флажные сигналы, вошли в бухту. На берегу играл оркестр, а набережная была забита тысячами людей, встречающих победоносный флот. В принципе, им действительно было чем гордиться: уничтожить ангела без помощи Евы было фактическим подвигом. Добавим к этому относительно малые потери и высокую слаженность экипажей, и мы получим крайне эффективный способ борьбы с монстрами, однако они нападают в основном на суше... Дальнейший водоворот праздника пролетел мимо меня: пресс-секретари лили мед в микрофоны, журналисты пытались обмазать их продуктами жизнедеятельности, а бравые моряки щеголяли перед камерами, позируя на очередные плакаты, которые потом буду висеть в спальнях доморощенных милитаристов. Пару раз я видел Мисато, безупречно одетую и сияющую. В конце концов за мной и Аской прилетел конвертоплан и увез с этого праздника жизни, чему я был несказанно рад: мне хотелось завалится домой и просто обнять Рей, без которой мне уже было откровенно плохо. Ленгли периодически тупила, но при этом выглядела более-менее нормально, что не могло меня не радовать: через пару дней оклемается и будет жить своей жизнью, набивая свои шишки, а не играя в Гестапо из-за комплекса неполноценности.
Когда мы пролетали над руинами Токио-3, я не мог оторваться от иллюминатора: когда мы улетали, то город еще горел, а сейчас огромное пространство занимали причудливо перекрученные остовы, торчащие из озер закаменевшего стекла, а в центре этой психоделической композиции возвышалась фиолетовая пирамида мертвого Ангела. В конце концов у Аски проснулось любопытство и она тоже прилипла к стеклу, удивленная масштабом
