будут добрососедские. И это получилось. Получилось настолько, что ради безопасности своей подруги Крашенинников выдал ее за гражданку Финляндии, зная, что в таком случае ей здесь мало что угрожает. Точно так же, хорошие финны давным-давно прятали от погромщиков и убийц русских людей. Я привел вам этот пример, потому что в тысячелетних слоях истории человечества есть масса непростых страниц. Но опираясь только на черные страницы, будущего построить нельзя. Так скажи мне теперь, Андрей. Ты хочешь убивать американцев просто за то, что они американцы?
– Слушай, Анатольевич, совсем недавно ты сказал, что рано пока копаться в истории. Разве нет?
– Я ошибся, – усмехнулся Сапрыкин и развел руки. – Видишь, это ведь совсем не сложно, признать свою ошибку и сказать об этом вслух. Я ошибся.
– Не хочу я никого убивать, – вздохнул Жаров. – Но я так же не хочу каждый раз ложиться спать с мыслью о том, что однажды ночью они могут прийти в наши дома и просто заколоть спящих.
– Ага. Точно, – кивнул Цой. – Прямо как мы однажды, за ночь перерезали банду этой… Как ее… Русланы Горелой… Пока те под кайфом валялись в своей берлоге… Тьфу, аж вспоминать тошно.
– А еще, Анатольевич, не забывай про бомбу Крашенинникова, – добавил Андрей. – Я просто не вижу иного решения.
– Может ты его не искал? – покачал головой Сапрыкин. – Послушай, поиски чего-либо занимают гребаную львиную часть нашей гребаной жизни. И я прекрасно отдаю себе отчет в том, что найти хороших людей еще более трудно, чем, к примеру, верную подругу. А это, уж поверьте моему жизненному опыту, та еще задачка. Из разряда поисков четырехлистного клевера. Но начинать войну с людьми, даже не удостоверившись, что среди них могут быть и хорошие – это чудовищное преступление.
– Так ты, поэтому не женат, Анатольевич? – усмехнулся Цой. – Потому что подруги неверные?
– С неверными проще, Саня. Посылая их на хрен и ходя от них на сторону, совсем не чувствуешь при этом себя козлом. А не женат я потому, что отверг всех женщин, что меня любили.
– Почему?
– Потому что все женщины, которых любил я, отвергли меня.
– Я что-то не вижу в этом смысла.
– Саня, а на хрена ты вообще пытаешься в этом увидеть смысл?
– Ты никак опять прикалываешься надо мной? Это опять какая-то шутка?
– Ну, разумеется! Странно, что ты сразу не додумался.
Жаров был рад, что Цой отвлек Сапрыкина от их разговора и теперь они трепались о какой-то вообще несусветной ерунде. Он двинулся по траншее прочь и, сделав несколько десятков шагов, остановился у группы ополченцев.
– Мужики, я же говорил, тут глубина маленькая. По пояс всего. Надо глубже копать. По грудь. Если американцы решат атаковать первыми, то этот холм должен быть неприступен.
– Да мы все понимаем, Андрей! Но в этом месте нельзя дальше копать! Здесь бетон!
– Что?
Жаров прошел еще несколько метров и остановился. Земля в траншее была убрана до ровной бетонной поверхности. Это не камень, не застывшая лава или скальное отложение. Самый настоящий рукотворный железобетон. Присев на корточки, Андрей пощупал плоскую шершавую поверхность ладонью.
– Я же говорил, что-то не так с этим холмом. Там еще этот тоннель внизу.
– Какой тоннель? – поднял взгляд Жаров.
– Да не тоннель это, – возразил другой стрелок. – Канализационный сток там был.
– Такой большой?
– Так ведь и город здесь не маленький. Много, знаешь ли, гадили.
– Погодите, какой к черту тоннель? – повысил голос Жаров.
– Там внизу, видимо, землю волной смыло, когда цунами было. И бетонную трубу обнажило. Часть ее. Она затоплена, но идет из этого холма в реку. Под нами явно что-то есть…
– Да отстойник фекальных масс это…
– В голове у тебя отстойник фекальных масс!
– Так, тихо! – крикнул Жаров. – Покажите мне эту трубу. Живо!
Машина забрала всех, кто оставался в Рыбачьем, и двигалась в сторону общины. Никита сидел сзади. Одной рукой он сжимал автомат, а другую то и
