– Ты понимаешь, что я говорю? Ответь или хотя бы кивни. Мы просто хотим знать, кто вы и откуда. Мы не хотели стрелять. Вы начали первыми. Как только ты ответишь на наши вопросы, мы окажем тебе помощь. Ты будешь в безопасности.
Джокер практически никак не отреагировал. Продолжал рыскать взглядом, кряхтеть, ерзать и чуть поежился от ствола штурмовой винтовки, приблизившегося к его обезображенному лицу.
– Кажется, английского языка он не понимает, – вздохнул Джонсон.
– Скажи ему, что ты Бэтмен.
– Что? – Рон уставился на Сапрыкина.
– Я говорю, скажи ему, что ты Бэтмен. Вдруг он испугается? – Евгений ткнул пленного стволом своего оружия в бедро. – Эй, Джокер, ты чего такой серьезный?
Джонсон поморщился и махнул рукой:
– Прекрати.
– А давай ему яйца отрежем?
– Юджин, какого черта ты несешь?! – воскликнул американец.
– Ну, хорошо, если ты брезгуешь, то я могу это сделать. Ну, если не яйца, то хотя бы одно ухо для начала.
– Ты серьезно?!
Евгений Анатольевич тем временем внимательно наблюдал за пленником. Но и после этого разговора Джокер не подал никаких признаков того, что он понимал, о чем ведется речь.
– Да, похоже, твой язык ему действительно не знаком. Ладно, продолжай спрашивать на других языках. Только делай это строже. Устрашающе.
– Окей. – Джонсон кивнул и громко выкрикнул несколько фраз на языке фарси.
Сапрыкин отпрянул, расхохотавшись.
– Ну что теперь?! – недовольно проворчал американец.
– Рон, ты был чертовски убедителен. Я на секунду поверил, что на тебе пояс смертника, и ты сейчас взорвешься!
– Проклятье! Можешь быть хоть немного серьезным, а, майор?!
– Ладно, ладно. Продолжай.
Попытки установить контакт на испанском и португальском языках привели примерно к тем же результатам. Пленник никак не реагировал, будто не понимал ничего.
Разочарованно вздохнув, Джонсон кивнул Сапрыкину:
– Ну, Юджин. Твоя очередь.
Евгений Анатольевич взял тот нож, что имелся на поясе у пленного, и стал медленно водить острием перед разукрашенной физиономией.
– Слушай меня внимательно, мудило, – угрожающе заговорил майор на русском языке, – нам некогда с тобой возиться. Так что если ты делаешь вид, что не понимаешь нас, мне придется тебя простимулировать. Вот этим самым ножиком. Я буду резать тебя на куски, пока ты, наконец, не проявишь хоть малую толику коммуникабельности. С другой стороны, если ты сэкономишь нам время и заговоришь прямо сейчас, то мне не будет нужды тратить силы на пытки. Мы отведем тебя к нам в общину, накормим, окажем медицинскую помощь и дадим отдохнуть.
Похоже, в этот раз попытка снова оказалась тщетной. Кажется, в глазах Джокера проскальзывал страх перед острием собственного ножа, но страх этот, как акулий плавник, тут же исчезал в волнах какой-то первобытной ненависти ко всему сущему вообще. А еще абсолютное непонимание. И здесь трудно разобрать, было ли это непониманием языка, на котором к нему обращались, либо это недоумение по поводу того, что кто-то ему угрожал, а не наоборот. Видимо, представители общества, к которому относился пленник, совсем не привыкли обороняться или чувствовать угрозу. Оставалось только понять – почему.
– Еще языки знаешь? – спросил Джонсон.
– Очень смутно помню китайский и немецкий, – кивнул Сапрыкин.
– Спроси его на китайском.
– Разве у него азиатские черты лица? – Евгений Анатольевич взглянул на Рона.
– Да хрен его разберет, какие у него черты лица. Проклятье, я даже не уверен насчет цвета его кожи. Ты взгляни, что он с собой сделал. Весь в каких-то татуировках, шрамах, краске…
Сапрыкин задумчиво осмотрел пленника.
– Слушай, Рон, а что если это не просто так?
– Что ты имеешь в виду, Юджин?
– Я в том смысле, что возможно, все эти художества обусловлены не только клинической и самозабвенной идиотией этих людей. Что если они
