Я сполз на берег на четвереньках. Сильно мешали лук и съехавший с бедра на живот колчан. Но разжать руки, оставить оружие даже не пришло в голову. В голове барабанным боем билась мысль, что, окажись лук у меня в руках в тот самый момент, и молодой княжич остался бы жив. Глаза жгло. Может быть, я плакал, но слезы смывало дождем. Жалкое зрелище – возвращение героев турнира…
Кто-то, поддерживая меня за локоть, помог подняться из лога, усадил на жесткую траву. От земли несло холодом. Давно промокшая одежда совсем не держала тепло, а плащ остался где-то на другом берегу, среди трупов дружинников. Меня колотило. Следовало встать, походить, подвигаться, но вытекшая из ран кровь унесла последние остатки сил. Оставалось лишь сидеть, до судорог сжимать зубы и трястись.
Кое-как с помощью Серафимы измазанный глиной с головы до ног Парель сумел развести костер. Остатки блестящего воинства тесно сгрудились у огня, а жрец пропал из вида. Тесно прижатый с боков, пригревшись, я задремал. Или милосердный разум попросту выгнал сознание из исстрадавшегося тела…
Первое, что я почувствовал, открыв глаза, – это сухость. Надо мной был полукруглый беленый потолок, и с него не сыпалась вода. Я лежал в замечательной, совершенной сухой постели. Раны остались на своих местах, но боли не было.
– Где я? – облизав сухие губы, спросил я.
– Ну, дык это! В крепости, ваша светлость, – в поле зрения немедленно появилась светловолосая, как обычно, растрепанная голова моего слуги, Велизария. – Вы лежите себе спокойненько, вам пока вставать нельзя! Я сейчас сбегаю, скажу, что вы проснулись…
– Стой, – хотел крикнуть, остановить метнувшегося куда-то в сторону отрока, но получилось как-то жалко, пискляво. Тем не менее слуга услышал.
– Чего?
– Ты сам-то как? Уходили, ты пластом лежал, розовые пузыри пускал…
– Дык это, – разулыбался тот. – Ваши родичи – кудесники великие! Уже и бегать могу… Ежели недалеко, да не долго.
– А принц?
Улыбку сдуло с лица здоровяка.
– Те раны, что снаружи, – подживают, – отчего-то позабыв свое вечное «дык», грустно выговорил отрок. – Изнутри, поди, время надо, чтобы подлечить…
– А остальные? Серафима?
– Дык, это. Серафима Дамировна дня три уже как домой уехали. Варшам ей лошадей дал и людей в помощь.
– Воины пораненные?
– Туточки, в соседнем зале лежат. Ваши-то, лесные, говорят – все жить будут.
– Хорошо. Это Парель нас привез?
– Дык, это. Кому еще-то? Княжна молодая и говорить-то не могла. Жрец и привез вас всех. Мы со стены как увидели, думали, горе случилось. Вы, как неживые в повозках лежали…
– Горе случилось, – выговорил я и почувствовал, как влажнеют глаза. – Фанир погиб.
– Парель сказывал, – поджал губы заметно похудевший дворовый.
– Сам-то он где?
– Кудахчет.
– Чего?
– У изголовья ратомировского кудахчет. У бога своего прощенье вымаливает.
– Забавно, – чуть-чуть, насколько было сил, качнул я головой. – Ты за кем бежать хотел?
– Дык, это… Паркай велел. Как в наш мир вернетесь, чтоб сразу ему сказал. У нас тут…
– Что-то случилось?
– Ну… Инчута тут… Пусть воевода сам сказывает. Мне не велено.
Я поморщился.
– Дык, с родичами вашими сотник поругался. Те наутро после дня Осени стрельцов наших к мишеням приладить пытались…
День Золотой Осени. У Княжьих ворот Ростока распахнулась пышущая яркими красками ярмарка. Разнаряженные бабы стайками бродили меж богатых купеческих столов. Разглядывали чужеземные диковинки и друг друга. В избах варили терпкое осеннее пиво. На площадях били в огромные барабаны, дули в дудки, бренчали туго натянутые тетивы на гуслях…
– Что, и в барабаны били? – перебил я отрока.
– Нешто мы степняки чумазые? – удивился Велизарий, явно расслышав в вопросе завистливые нотки. – Конечно, били. И пиво варили, и песни водам небесным спевали!
– Значит, родичи мои наутро лукарей на сто стрел к мишеням потащили?
– Ага. Потащили. У них это строго. Сто стрел каждый день, иначе и не лучник вовсе. А Инчута ночью-то спать не ложился – через огни прыгал с парнями
