– А почему бы и нет? – ответил он, поведя плечами. – Амброз получит хорошенькое наследство по линии своей матери, урожденной Трефьюсис, не считая того, что достанется ему после смерти отца. Со стороны Гартред было бы страшной глупостью упустить такой жирный кусок.
Как спокойно Гренвилы отхватывают себе состояния!
– Каков в точности вклад Манатона в ваше дело? – спросила я.
– Не суй свой хорошенький носик в мои дела, – сказал он. – Я знаю, что делаю. Скажу тебе одно – без него нам бы вряд ли удалось наскрести денег на эту операцию.
– Так я и думала, – ответила я.
– Если ко мне хорошенько приглядеться – я весьма ловкий парень, – сказал он.
– Если ты считаешь, что это очень ловко – натравливать одного члена своего штаба на другого. Со своей стороны я бы назвала это жульничеством.
– Это искусное руководство, – сказал он.
– Предвыборные махинации, – ответила я.
– Ruse de guerre[21], – возразил он.
– Политические игры, – отпарировала я.
– Почему бы и нет? – сказал он. – Если такой маневр служит моим целям, не важно, сколько жизней будет разбито по ходу дела.
– Позаботься о том, чтобы они разбились «после», а не «до», – сказала я.
Он подошел и сел подле меня на кровать.
– Мне думается, что теперь, когда у меня черные волосы, я тебе не очень-то нравлюсь, – высказал он свое предположение.
– Они подходят к твоей внешности, но не к твоему нраву.
– Черно-бурые лисицы не оставляют после себя следов.
– Рыжие более привлекательны.
– Когда на карту поставлено будущее страны, эмоции должны быть отброшены.
– Эмоции, но не честь.
– Это каламбур? Ты намекаешь на свое имя?
– Понимай как хочешь.
Он схватил мои руки и, улыбаясь, прижал их к подушке.
– В восемнадцать лет твое сопротивление было посильнее, – сказал он.
– А твой подход поделикатнее.
– Иначе и быть не могло на той проклятой яблоне.
Он положил голову мне на плечо и развернул мое лицо к себе.
– Я теперь могу ругаться на итальянском так же хорошо, как и на испанском, – сказал он мне.
– А на турецком тоже?
– Одно-два слова. Голая необходимость.
Он с довольным видом устроился рядом со мной на подушке. Мне был виден лишь один его глаз – он зло посматривал на меня.
– Одна женщина, с которой я познакомился в Неаполе…
– И с которой ты провел час?
– Три, если быть точным.
– Расскажи эту историю Питеру, – зевнула я. – Мне это неинтересно.
Он поднес руки к моим волосам и снял с них папильотки.
– И для тебя, и для меня было бы куда удобнее, если бы ты цепляла на себя это барахло днем, – пробормотал он, задумываясь о чем-то. – Так на чем я остановился? Ах да, на неаполитанке.
– Не тревожь ее, дай ей поспать, Ричард, да и мне тоже.
– Я только хотел сказать тебе о замечании, которое она сделала мне при прощании. «Так, значит, то, что я слышала о корнуолльских мужчинах, это правда, – сказала она мне. – Вы сильны лишь в рукопашной». – «Синьорина, – возразил я ей, – в Корнуолле меня ждет одна дама, которая ценит меня еще и за другое».
Он потянулся, зевнул и, приподнявшись на локте, задул свечу.
– Но все эти южанки оказались пресными, как молоко. Мои лисьи повадки были выше их понимания.
Так проходили ночи, ну а как проходили дни – я уже описала. Мало-помалу планы выстраивались, схемы были составлены. От находившегося во Франции принца пришло последнее послание, в котором он сообщал о том, что в его распоряжение отдан французский флот и что внушительная армия под
