– Я же сказал, не стоит жалеть об этом, Катя, – прервал меня довольно резко Тропинин.
– Как скажешь, Антон, – не стала спорить я. – Знаешь, эти месяцы рядом с тобой были самыми счастливыми в моей жизни.
– Даже когда я вел себя как подонок? – осведомился он то ли насмешливо, то ли с тщательно запрятанной тревогой. Я была уверена, что Антон до сих пор корил себя за то, что сделал. С одной стороны, мне не хотелось, чтобы он переживал, а с другой…
Так ему и надо, троллю! Будет знать, что такое – играть с чувствами живых людей.
…с другой, мне было важно, чтобы он осознал свою вину.
– Тебе хотелось себя так вести, – мягко возразила я. – Но до конца так и не получилось.
– Но я очень старался, детка, – истинно кеевским шутовским тоном отозвался он, и почти сразу его голос поменялся, стал серьезным и пронизывающим насквозь:
– Ненавижу это говорить – но я тоже скучаю. И да, однажды ты будешь доверять мне.
Нежность затопила сердце.
– Я уже начинаю, – тихо рассмеялась я. – И вообще, мы все преодолеем, верно, господин Тропинин?
Что ответил мне парень, я не услышала – на этом связь, решив, что нам достаточно, прервалась.
Мне оставалось только устало вздохнуть.
– Катя, – раздался за моей спиной трагический возглас, едва только я спрятала телефон в карман джинсов. Я обернулась и узрела Татьяну, которая смотрела на меня весьма подозрительно.
– Привет, – улыбнулась я.
– Я поняла, куда делся Тропинин, – зашептала она, даже не поздоровавшись. – Я теперь все поняла! Почему он исчез из списка студентов. Почему его даже в городе нет!
Я с удивлением посмотрела на старосту, которая, судя по всему, подслушала разговор, но сделала какие-то совершенно неправильные выводы.
– Твой дядя не захотел, чтобы вы были вместе, – ошарашила она меня.
– Что? – не сразу поняла я, что к чему.
Мой дядя радовался тому, что мы встречаемся с Антоном, даже больше меня, теша себя надеждой о родстве с богатенькой семьей.
Алексей не уставал почти ежедневно напоминать мне, чтобы я держала «своего бойфренда» в узде.
– Не бойся, я никому не скажу! – блеск в глазах старосты едва ли не ослеплял своим безумием. – Все уже давно знают, что ректор – твой дядя! И наверняка он не захотел видеть рядом с тобой такого, как Тропинин!
Я оторопело уставилась на Таню.
Девочка, ты больная?
– Ты о чем? – осторожно спросила я.
– Бедная Катя, – шмыгнула носом староста. – Думаю, твой дядя обо всем узнал и выгнал Тропинина из университета… И теперь вы встречаетесь тайно… Да?
– Нет, – попыталась вразумить я эту сумасшедшую, но та меня и слушать не стала.
– Как же так, – говорила эмоциональная староста, бурно жестикулируя руками, – вы только начали встречаться, а уже столько препятствий! Это так несправедливо!
Пока Татьяна разорялась, к аудитории подошли еще несколько ребят из параллельной группы, которые стали свидетелями ее невразумительных воплей, и мало-помалу слухи о том, что мой дядя-ректор не только запретил мне встречаться с неперспективным однокурсником, но и даже выгнал его из университета, распространились по всему факультету. То, что Антон Георгиевич не мой дядя, а дядя Тропинина, никому было неведомо.
Когда об этом узнал Кейтон, он долго и заливисто смеялся – дольше веселилась только, наверное, Нинка, которая старательно поддерживала мой имидж родственницы самого главного человека в университете. Правда, Антон беспокоился, что у меня могут возникнуть проблемы, и сказал, что поговорит с дядей, но я воспротивилась – мало ли какие еще поползут обо мне сплетни. Да и вообще, с одной стороны, протекция самого ректора казалась чем-то из ряда вон выходящим, почти волшебным и нужным, а с другой мне было неловко и даже стыдно. Та же Нинка всегда училась только своими силами – да, она обладала феноменальной памятью, гибким умом и сообразительностью, и учеба давалась ей играючи, однако она никого не просила о помощи, сама решая свои и зачастую еще и мои проблемы. А я… Я не хотела теперь, чтобы меня запомнили как никчемную глупую девицу, которой помогали сверху. И если раньше у меня не было стимула учиться, я никогда не желала быть отличницей или одной из лучших студентов, то сейчас этот самый стимул появился – не сразу, но постепенно.
Мне хотелось получать оценки честно, самой, пусть даже если это будут не слишком хорошие оценки.
Мне хотелось быть независимой от чьего-то там расположения, пусть даже ректорского, как на прошлой сессии, к которой я была готова абы как.
И мне не хотелось быть этакой своеобразной нахлебницей.
То, что раньше мне казалось сказкой, сейчас оборачивалось для меня неприятной историей. Внутренний противный голос утверждал, что это – глупо, и
