Когда мой собственный пищит сообщением от Элисон о том, что публикация отложена на завтра, удается немного расслабиться. Кара отложена на сутки. Я знаю, что стоит открыться сейчас и все рассказать, а также то, что я сделала это по доброй воле. Но что мне оставалось делать — от него не было вестей несколько месяцев. Я знаю, что подобная искренность была бы уместна, если бы наша любовь была такой, как казалась, такой, как он говорил. Но не сейчас. Я знаю, что лучше помалкивать.
— Итак, как долго ты здесь пробудешь? — спрашивает Джеймс, отправляя в рот пасту
Я открываю рот, чтобы ответить, но внезапно замолкаю. Не хочу, чтобы он знал. Когда наступит утро и выйдет статья Элисон, я хочу быть как можно дальше, там, где ему меня не найти.
— Думаю, еще какое-то время, — невнятно бормочу я. — А ты?
— Уезжаю завтра, — говорит он, отставляя бокал с красным вином. — Я не хочу этого, дорогая, но команда требует моего возвращения. Встреча с тобой была как глоток свежего воздуха.
Глоток яда, сказала бы я. Надо мной зависает топор палача.
Глава тридцать четвертая
Они назвали мальчика Альфонсо, Алфи. Он казался Вивьен самым совершенным человеком во вселенной. Она моментально полюбила его запах, его широко открытые голубые глаза, слишком мудрые и взрослые, то, как он склонял головку ей на плечо. Ее сын. Ее чудо.
На какое-то время после рождения Алфи их отношения с Джио улучшились. Они оба слишком любили малыша, чтобы помнить о ссоре. Рождение ребенка было важнее, чем все, что когда-либо между ними происходило. Оно заставило пересмотреть все заново. Они вместе сотворили этого ребенка с его прекрасными темными волосами и глубокими глазами, он был безупречной их смесью. Вивьен всегда думала, что все младенцы сморщенные и смешные, как султаны, завернутые в муслин, а теперь почувствовала непреодолимую потребность ворковать о том, как они милы. Особенно Алфи.
— Посмотри на него, — шептала она самой себе, укачивая его глубокой ночью, уставшая, но всегда находившая в себе энергию, о которой не подозревала раньше.
Это и есть любовь, решила она — инстинктивное желание ставить другого выше себя. Раньше она не чувствовала этого — если говорить откровенно, даже к Джио.
Он нуждался в ней, по-настоящему нуждался, и забота об Алфи встала в центре ее мира, затмив все вокруг. Все остальное казалось бессмысленным. Она целовала голову Алфи и пела ему колыбельную:
Она не могла вспомнить, откуда знает эти строки. Мелодия таилась в глубинах ее памяти. Наверное, она слышала ее от няни, одной из морщинистых черных женщин, которых нанимал Гилберт. Он никогда не здоровался с ними в магазине, но мог позволить им делать черную работу.
Каждый раз, глядя на лицо своего новорожденного сына, Вивьен негодовала. Как ее родители могли оставлять ее на руках прислуги, когда мать пряталась за закрытыми дверями от своего мужа, слишком трусливая, чтобы протянуть руку и прикоснуться к собственной дочери? Она долго считала Миллисенту Локхарт жертвой. Сейчас, подогреваемая собственной привязанностью к своему отпрыску, Вивьен винила Миллисенту так же, как и отца. Как она могла стоять в стороне? Как могла согласиться на такое, мириться с угрозами и избиениями, своим молчанием, как бы говоря:
Миллисента была взрослой, а она, Вивьен, беззащитным ребенком. Сейчас уже она прижимала к груди маленького Алфи, слушая его тихое дыхание, готовая на все ради его защиты. Миллисенте не хватило на это духа.
