какой-то, без былого лоска. Трясется, спрашивает: «Что делать?» Эх, Валентин, Валентин. Подлая ты душонка! Подумаешь, посадил несколько студентишек… За это самое большое — они тебе в морду дадут, если из лагерей выйдут. А мне приговоры в исполнение приходилось приводить. За это битой рожей не отделаешься — ответ по всей строгости держать придется! А судьи кто? Бывшие шестерки, которым я даже руки не подавал. Давят они нас и не спросят себя: «А кто приговоры в исполнение приводить будет?» На что они замахнулись? На систему, создаваемую десятилетиями. Не сокрушат они эту систему! Не сокрушат создавших ее людей! Рано или поздно поймут эти новые, что без системы им не обойтись. Пока у нас временное отступление. Скоро, очень скоро надоест новым властителям игра в демократию, потому что избалуются людишки. Потребуют настоящего равенства, отмены привилегий партийного аппарата. Потребуют, чтобы не было бедных, чтобы все были сыты. А это уже — капитализм! Тогда-то и скажут власть держащим: «Подвиньтесь! Уступите место тем, кто его заслуживает!» Не допустит этого высокое начальство. Выдвинет из своей среды нового вождя и учителя всех времен и народов. Ему-то и понадобится наша система и ее люди. Мы еще вернемся! Вернемся…
Генерал-полковника Жихарева нашли утром 7 апреля, сидевшим за столом в своем кабинете. Голова Пал Палыча покоилась на рукописи. Смерть наступила от обширного инфаркта. Близкие Пашке люди знали, что он держит на даче яды. Поначалу сочли, что генерал сам решил свести счеты с жизнью. Однако позже отказались от этого мнения. Пашка прожил жизнь исключительно для себя. Карьера и безбедное существование стали его кредо. Слишком велики были материальные блага, находившиеся даже у изгнанного со службы Жихарева, чтобы он так просто от них отказался.
Пашку запретили хоронить на Новодевичьем кладбище. Хрущев сказал:
— Не надо превращать мемориал в помойку! Последним пристанищем Жихарева стало только что открытое, тогда еще не престижное Кунцевское кладбище. Генерала обрядили в мундир без погон. Не было ни почетного караула, ни оркестра, ни салюта. Лишь несколько сослуживцев проводили покойного в последний путь. Там же, на могиле «на скорую руку» помянули усопшего. Позже им удалось выбить в КГБ деньги на скромный памятник. На нем поместили парадную фотографию Пашки в генерал-полковничьих погонах, с орденами. Как ни странно, за могилой взялся ухаживать Валентин. Его тоже покрутило: изгнали со службы. Пришлось несколько лет учительствовать в школе, получая жалкие гроши за преподавание биологии. Потом, как предсказывал Пашка, времена изменились. О Валентине вспомнили, вернули на службу в КГБ.
Убрав увядшие цветы и листву с надгробия, Валентин подолгу сидит на лавочке, вспоминая былое.
— Если бы не пришлось потерять пару лет «на гражданке», я был бы уже генералом, — сокрушается он и обращается к Пашке. — Вновь наступили прежние времена! Вновь в чести система и ее люди. Мы вернулись, генерал!
