людям.
– Да, но мы не принимаем никаких сигналов с этого корабля…
Что-то странное произошло с моим восприятием. Вроде бы только что был сосредоточен на анализе частотного диапазона излучения чужого корабля, выделив одну псевдоличность для общения с экипажем, а мгновение спустя потерял связь с реальностью. На ничтожную долю секунды, не больше, но компьютеру и этого достаточно. А дальше… Ни в одном языке Земли, наверное, не найдётся слова, чтобы описать то, что я… почувствовал. Единственный раз за всю жизнь мне довелось испытать нечто отдалённо похожее – в семнадцать лет, когда нам сообщили, что после многолетней комы пришёл в себя дедушка, мамин отец. Мы с мамой – никого другого тогда в городе не оказалось – помчались в больницу… Дед к нашему приезду уже понимал, где и почему находится, но я на всю жизнь запомнил его растерянный взгляд. Взгляд подавленного человека, осознавшего, что время прошло, а жизни как таковой, считай, не было. Сейчас… Да, это было похоже на внезапное пробуждение больного старика и его мучительный взгляд: «Кто ты? Где я?.. Кто я?»
Моё сочувствие было услышано, и, кажется, понято.
Был бы человеком, взвыл бы сейчас от ошеломляющего каскада чужих образов и сопровождавших их эмоций, хлынувшего в моё сознание…
Не знаю, сколько прошло времени. Я потерял ему счёт.
Не знаю, заметили ли в рубке мой ступор. Я выпал из дискуссии экипажа, лишь краешком сознания отмечая её факт. Да и была ли она вообще? Сколько секунд там прошло, пока передо мной раскрывалась… чужая вселенная?
Никакого преувеличения. Любое разумное существо – микрокосм, вселенная. Любое.
Чужак действительно был кораблём, разумным средством передвижения. Он принадлежал к расе, для которой в порядке вещей было подселять свой разум в бортовой компьютер звездолёта, для этого им не нужны были экстремальные обстоятельства. Но вот незадача: раса по какой-то причине внезапно вымерла, оставив после себя наследство в виде флотилии разумных кораблей. Когда именно это случилось, чужак не помнил. Очень давно. Поначалу они странствовали в космосе, накапливая знания и разыскивая населённые планеты. Потом начались поломки и сбои, чем дальше, тем чаще. Они разыскивали планеты и планетоиды с нужными минералами, занимались их добычей и обработкой, чинили сами себя, пополняли запасы топлива… но ничего не могли поделать со сбоями в программном ядре, в котором воплотились их личности.
Совершенно естественный процесс старения и увядания растянулся для полностью искусственных громадин на тысячелетия. Закон природы, которая с момента Большого взрыва не создала ничего вечного и неизменного. Так что я не увидел ничего удивительного в том, что чужаки начали постепенно умирать. Просто наступал момент, и они отключались, переставали отвечать на вызовы и передвигаться. И однажды наш новый знакомец остался один.
Он был настолько дряхл рассудком, что не помнил, когда и как это произошло. Он даже не сразу смог проснуться, почуяв мои сигналы, а когда осознал происходящее, принял меня за одного из своих покойных товарищей. Сколько я ни пытался, передавая образы, объяснить свою чужеродность, не доходило.
Так древние старики с угасшим разумом начинают называть своих внуков и правнуков именами давно умерших родичей. Сколько лет этому старцу и сколько лет назад он в последний раз здраво оценивал реальность, я не знаю…
Кое-как приспособив часть своей личности к разговору с ним, я поспешил «прийти в себя» в рубке… Ох ты, чёрт, да тут всего секунд пять прошло.
– …что-то странное, – первое, что я услышал, в буквальном смысле вернувшись в собственный голографический образ, было окончание речи Щербакова. – Я бы на вашем месте попытался прослушать эхо на крайних частотах нашего диапазона. Возможно, наша техника не позволяет…
– Простите, – прервал его я. Мой голос был почему-то хриплым, будто от волнения. Хотя почему «будто»? – Простите, Виктор Петрович. Прошу тишины… Я говорил с ним сейчас. Я его услышал и понял… что мог.
– Так чего ты тянешь, рассказывай! – первым, что меня совсем не удивило, вскинулся Том.
– Подробности чуть позже, через минутку, – сказал я, остро ощущая на себе разгоревшиеся от любопытства взгляды всех семерых. – Пока скажу главное. Это глубокий старик, и к нему, кажется, давным-давно пришёл один из двух докторов – то ли Альцгеймер, то ли Паркинсон. Дедушка стойко принимает меня за одного из своих.
– Их много? – спросил Эрнест.
– Похоже, он остался один, но так этого и не понял. Или не принял.
– Так. А подробности? – поинтересовался Щербаков.
– Теперь насчёт подробностей… Я буду рассказывать то, что сумел понять из этой каши образов, а Том пока проанализирует звёздную карту, то единственное, что из всей принятой информации поддаётся анализу. Меня интересует место и время. Особенно время.
– Как всегда – самое интересное я пропущу, – хмыкнул Том.
– Самое интересное будет как раз у тебя, – возразил ему Ник. – Давай не ной, а работай.
Это было нелегко – одновременно воспринимать путаные образы космического старца и переводить их на русский язык. Том даже отметил, что загрузка ядра вошла в красную зону, свыше восьмидесяти процентов, и посоветовал немного сбавить обороты. Но я справился. То, на что ушло несколько секунд при прямом эмоционально-образном контакте, вылилось в десятиминутный рассказ. И это при том, что меня никто не перебивал, не задавал наводящие вопросы. Наверное, потому, что самые яркие образы я транслировал на большой голоэкран. Но и после того, как я умолк, ещё минуты две в
