управления выделенным контуром, чтобы не дай бог не помешать Эрнесту. Он у нас умелец по взлому, пусть работает. А я побуду в роли обычного ИИ- компа.
Я – руки и инструменты в оных. Он – мозг. Чего уж проще? Главное – не лезть со своими ценными указаниями ему в душу.
Камеры в коридоре показали, как Ромашкин вошёл в каюту. Переключение – и я увидел, что он не сел в своё любимое модифицируемое кресло, а выдвинул лежанку и устроился поудобнее. Обруч нейросвязи на его коротко стриженной голове остро помигивал цветными огоньками работающих систем.
«Начинаем», – услышал я.
И часть меня, превратившаяся в обычный интеллект-компьютер под управлением человека, снова унеслась по каналу связи на вражеский крейсер.
Тоненькая серая ниточка, незаметная в целом пучке таких же.
– Должен признать, кое в чём вы правы. У вас есть основания не доверять нам, так же как и мы не можем всецело доверять вам. Взаимность чувств, знаете ли, – «профессор» тонко усмехался. Так, будто тайно гордился своим интеллектуальным превосходством над каким-то там пилотом. – Тем не менее существует старинная мудрость: политика – это…
– …искусство возможного, – не слишком вежливо перебил его я. – А как насчёт искусства невозможного? Или вы не оперируете такими понятиями?
– Молодой человек, мы с вами живём в реальном мире. Здесь понятие «невозможное» имеет вполне определённый смысл, – в голосе моего визави наконец послышалась едва заметная нотка раздражения. Хорошо, пусть сосредоточится на мне, не чтящем величайшего мудреца нашего времени. Только без фанатизма, не перегнуть бы палку. – «Невозможное» – это то, чего быть не может в принципе. Строить какие-то договорённости на таком основании бессмысленно.
– То, что случилось со мной, тоже проходило по разряду «не может быть в принципе», – возразил я. – Или вы слышали о подобных случаях?
– Нет, – кажется, я сумел заставить его призадуматься. – Вы уникальны. Именно эта ваша уникальность и вынудила нас к активным действиям.
– Вынудила, – едко хохотнул я. – Ну, ну.
– Не ловите меня за язык, молодой человек, – улыбка исчезла с суховатого лица оппонента, будто её стёрли. – Нет на свете живого существа, которое не действовало бы, исходя из обстоятельств. Меняются обстоятельства – меняются и действия… Хорошо, если вы предпочитаете открытый разговор, без увёрток, я буду говорить открыто. Вы хотя бы понимаете, что стали фактически бессмертным?
– Перестав быть человеком, – ещё раз напомнил я.
– Есть люди, готовые заплатить такую цену за бессмертие.
– В таком случае возникает вопрос: а люди ли они? Если нет, то им попросту нечем заплатить.
– Демагогия, – отмахнулся «профессор». За его спиной неясными силуэтами мелькала свита – несколько человек, державшихся, как офицеры, и несколько вооружённых до зубов типов. Довольно неприятных типов, надо сказать. И в моём, компьютерном смысле, тоже. – Если есть цена, найдётся и оплата. Главное, чтобы было кому её принять.
– То есть вы предпочтёте расплатиться из чужого кармана, как в старые добрые времена?
– А вам не всё равно, из какого источника вы получите вознаграждение, скажем, за полезную для нас информацию?
– Мне-то, может, было бы всё равно, – я сформировал голографический образ и изобразил самую наглую ухмылку, на какую был способен. – Будь я всё ещё человеком. Слабым, уязвимым и поддающимся искушениям. Но со мной-то вы чем рассчитываться будете? Битами, тритами[8]? Я уже не говорю о том, что мошенничать с судьбой не получится.
– Жизни вашего экипажа, стало быть, вы в качестве оплаты не примете, – усмешка вновь явилась на тонких старческих губах «профессора».
– Они и так в моих руках. Давайте лучше поговорим о том, чего в моих руках нет… пока.
– Чего же вы хотите?
– Вот эту тему нам с вами стоит обсудить более подробно…
Старая ошибка этих… нетоварищей. Неустранимый баг их системы. Нет, не недооценка противника. Это было бы полбеды.
Они обо всех судят по себе и только по себе, не допуская и мысли, что кто-то может думать и действовать иначе, не в рамках их философии.
Пожалуй, это единственное, на чём они могли сойтись с хебеарами. Те же яйца, только в профиль. И они, как те Бурбоны, ничего не забыли и ничему не научились.
Всё из-за суперэгоизма. Когда считаешь себя непогрешимым, истиной последней инстанции, жизнь не упустит случая щёлкнуть по носу. Мы все строим в голове некие модели окружающего мира, более или менее отражающие действительность, но все они, без исключения, несовершенны. Рано или поздно разница становится заметна, и мы вынуждены корректировать свои модели. Но некоторые индивиды – вроде привольно развалившегося в пилотском кресле крейсера типажа – предпочитают менять не «мир в голове», а окружающий мир, силой заталкивая его в прокрустово ложе своих несовершенных представлений о нём. Один такой как-то ляпнул: «Если факты противоречат моей теории, тем хуже для фактов»[9].
