Саммари. Да, правоприменительная практика инквизиции ужасна (но и реалии религиозных войн «в поисках правды» – гуситских, например, не менее, а вообще-то в разы более ужасны). Но попробуем подняться на концептуальный уровень и рассмотреть смыслы. Когда сегодня кого-то обвиняют в колдовстве (в Саудовской Аравии) или в экстремизме (в России), то это всего лишь условность, видимость правил, скрывающая под собой всю ту же систему отношений, что была в каменном веке – царь горы: кто сильнее, тот и прав. Архетип. Ничего не изменилось, просто интерфейс современный. Давай гомагиум сертифицированному вождю – и, возможно, все будет о’кей. Ну или не давай – и тогда с большой долей вероятности окажется, что ты еретик и ведьма, а потому марш на костер. Ну и, как водится, есть еще множество промежуточных вариантов между этими полярностями.
Въедливый читатель спросит: «Все же за кого ты сам, определись же, за условного инквизитора или же за условного еретика/ведьму?» Отвечу так, мне понятна логика процессов, но симпатичнее мне Малефисента. Смайлик.
Избранные цитаты из «Молота ведьм» и комментариев исследователей к нему
(Издательство «Амфора», СПб., 2008 г.)
«Известный богословский писатель XVI века Варфоломей де Спина, говоря о том, что мужья летающих ведьм не только не подтверждают этих полетов, но утверждают, что их жены мирно спят рядом в ночи своих мнимых полетов, замечает, что тут-то и проявляется дьявольщина, обманывающая мужа, рядом с которым лежит подобие тела, принявшего образ жены обманутого мужа».
«Или же судья должен подсылать к обвиняемому в тюрьму ловких людей, которые бы вкрадчивыми речами или другими искусными приемами вовлекли его в откровенность и вырывали у него какое-либо неосторожное слово, служившее затем доказательством виновности его. Все это считалось не только дозволительным, но и обязательным для судьи, потому что уличить ведьму и искоренить колдовство – дело угодное Богу и, по инквизиторскому принципу, цель оправдывает средства».
«Раз существовало подозрение, все считалось знаком виновности. Если подозреваемый любовью к порядку, прилежанием и бережливостью сбил себе кое-какой достаток, то это значило, что дьявол бросает ему целыми мерками червонцы через трубу; если же подозреваемый был известен как легкомысленный человек и мот, то, конечно, от человека, который водится с дьяволом, лучшего и ожидать нельзя. Если он часто ходил в церковь, говорил с отвращением о ведьмах и волшебниках, то это значило, что он лицемерием хочет отвлечь от себя подозрение; если же он когда-нибудь осмелился выразить сомнение в существовании ведьм, то это, конечно, служило безусловным доказательством его связи с дьяволом».
«Если подсудимая была испугана при ее задержании, то это служило явным признаком ее вины; если же, напротив, она сохраняла присутствие духа, то вина ее была еще более налицо, потому что кто, кроме дьявола, мог ей дать это присутствие духа».
«Важной уликой служило также намерение заподозренной бежать, хотя для всякого, знавшего об ужасах пытки, это намерение было вполне естественно. Известный противник преследований ведьм Шпе (von Spee) рассказывает следующее: «Однажды прибежала ко мне женщина из соседней деревни, рассказала, что на нее донесли, что она ведьма, и спросила моего совета, бежать ли ей или нет. Она невинная и хотела бы вернуться домой, но боится, что, если ее задержат и будут пытать, то мучениями ее заставят лгать на себя и она таким образом сама ввергнет себя в вечные муки ада. Я ей ответил, что ложь при таких обстоятельствах не составляет смертного греха, и успокоенная женщина на другой день вернулась в свою деревню. Но там она была арестована вследствие подозрения в бегстве, подвергнута пытке, мучений которой она не выдержала, и созналась в своем грехе, и была сожжена».
«Но самой опасной уликой, объясняющей, каким образом один процесс вел за собою обыкновенно сотни других процессов, было показание пытаемых о соучастниках. Судье недостаточно признания подсудимой, он хочет также при этом случае узнать, кого она видела на сборищах шабаша, кто ее научил предаться дьяволу и т. д. Доведенная пыткой до отчаяния, подсудимая называет первые попавшиеся имена или имена, подсказываемые ей судьей».
«В Nordlingen в 1590 году против жены одного значительного чиновника было возбуждено следствие по подозрению в колдовстве. Кроме показаний некоторых женщин, что они ее видели на сходках ведьм, против нее не имелось никаких улик. Пыткой вынудили у нее сознание. На вопрос о соучастниках она умоляла судей не заставлять ее ввергать в погибель невинных людей. Но при повторении пытки она назвала нескольких лиц, которые и были сожжены на костре».
«Часто несчастная раскаивалась и желала отречься от своих показаний против невинных. Но боязнь новых мучений пытки ее удерживала от этого, а если она все-таки отрекалась и отрицала свое показание, ее снова пытали, и она должна была снова делать оговор невинных людей».
«Горе было тому, чье имя было произнесено во время процесса о колдовстве или кто находился в родстве или дружбе с подсудимым. Для него не существовало спасения. Происхождение из семьи, в которой кто-нибудь из членов ее, в особенности мать или бабушка, уже судились за колдовство, было самой сильной уликой, не оставлявшей никаких сомнений в связи подсудимой с дьяволом».
«Обыкновенно, по правилам судопроизводства, обвиняемый считался оправданным, если он выдерживал пытку в продолжение целого часа, не сознавшись в приписываемом ему преступлении. Но когда дело касалось колдовства, то подобных ограничений не допускали. Закон обходили тем, что возобновление мучений называлось не повторением, но продолжением пытки».
«То, наконец, что пытаемая могла выдержать пытку, считалось новым знаком ее виновности, доказательством того, что ей помогал
