Ситуация была запрограммирована изначально. Для продолжения эксперимента они должны были переступить единственное табу. Все последующее развитие человечества, направляемое через откровения пророков, строилось на этом комплексе вины. Возьмем средневековую инквизицию. К слову, примерно тогда ИХ присутствие перестало ощущаться. Закончились чудеса, никто более не внимал молитвам. Так вот, ведьмы и колдуны действительно были. Вы же знакомы с основами веб-программирования?
Утвердительно киваю.
– Так вот, представьте, что мир – это сайт. Нажми F12 – и увидишь его изнанку, все хитросплетения скриптов на языке программирования. Вот несчастные наши рыжие ведьмы и бородатые колдуны знали этот изначальный язык, совсем чуть-чуть. Так, чтобы прочитать и разобраться лишь в кусочке кода. Владея этим знанием, они могли изменять сущность пространства вокруг себя. Кстати, зачем ОНИ открыли куски кода, мы не знаем. Тоже часть эксперимента, видимо. Даже вы знакомы с этим минимально. Помните фокус с втыканием ножа в землю и остановкой дождя? Это своего рода «горячие клавиши» нашего мира. – Профессор откинулся в кресле.
– И куда же ОНИ делись? – Недоверия практически не осталось, его заменило жгучее любопытство.
Чуть помедлив, он развел руками – типично германский жест.
– Мы не знаем. Может быть, эксперимент перешел в новую стадию, и они перешли лишь к наблюдению. Возможно, эксперимент закончен, а лабораторные мыши предоставлены своей судьбе. А может быть, просто усложнились методы управления, и мы просто перестали ощущать их. Мы исходим из того, что администрировать проект теперь приходится нам самим, и мы прикладываем все усилия, чтобы сохранить равновесие, не дать эксперименту закончиться раньше времени. В любом случае конец предопределен. Определим это религиозным термином «эсхатология». Но пути, что ведут к нему, могут быть разными. Иными словами, эсхатология не отменяет свободу выбора. Принимая решение, каждый формирует новую реальность. Эти реальности тут, рядом, они переплетены в тугой канат, и нас отделяет от другой реальности очень тонкая грань. Иногда сон – это стекло, через которое мы видим сквозь эту тонкую грань, иную реальность, ту, что породили наши решения. Вы когда-нибудь думали, к примеру, о тюрьме? А я четко вижу ту вашу реальность, в ней наша встреча произойдет чуть позже.
Для наглядности вот, ознакомьтесь. – Профессор протягивает папку, перетянутую тесьмой. – Это второй том мемуаров Василия Штрандтмана. Скажу сразу, он останется здесь, но прочитать вы его сможете. События, как и судьбы людей, сшиты тончайшими нитями смыслов, они причудливо переплетаются, образуя ткань мировой истории. Швы, естественно, должны быть аккуратными, это часть условия, соблюдение которого необходимо для равновесия. Но с изнанки все равно будут видны неровные края. К слову сказать, некоторые ваши сны – это и есть та самая изнанка. Не все конечно же. Прибегая вновь к аналогии с IT-технологиями, иногда кусок вылезает и становится виден всем пользователям. Тогда хвосты нужно аккуратненько зачистить. Вот второй том Штрандтмана и есть тот самый хвост. Беру папку в руки и начинаю листать:
– Герр доктор, а что же было в той телеграмме Хартвига?
Профессор неторопливо раскурил сигару и, лишь выпустив клуб сизого дыма, ответил:
– Сами прочтете. Вкратце – то, что заставило Николая Александровича начать мобилизацию и в итоге привело к перерастанию австро-сербского конфликта во всемирную войну.
На секунду поднимаю глаза от бумаг:
– Не очень-то похоже на соблюдение равновесия.
– Знаете, молодой человек, иногда необходимы контролируемые встряски. Вспомните Бенджамина Франклина и его афоризм про древо свободы. А в этом случае более подойдет цитата из Макиавелли: «Казалось, среди убийств и гражданских войн наша республика стала еще могущественнее, этому способствовали нравы ее граждан. Небольшие волнения возбуждают души, и процветание роду человеческому приносит не столько мир, сколько свобода».
– Герр доктор, вы изрядно удивили меня сегодня, но рискну не согласиться. О Европе первой половины XX века я готов говорить часами. Первая мировая породила не столько свободу, сколько тоталитаризм.
Мой вопросительный взгляд не отпускает его, профессор с некоей напускной тяжестью вздыхает:
– Да, молодой человек, вы, безусловно, правы. – Он грустно кивнул, в голосе появились нотки вины. – Но подойдите к окну. Видите вон тот луг? И вон тот несуразный дом за ним? Там живет наш коллега, герр Финке. Как вы поняли, моя сфера деятельности – это славянские народы. Он же специализируется на германских. Букинистическая лавка – это не все, чем я владею в этом городке. У меня одна из лучших сыроварен в кантоне, свои луга и стадо. Около 1870 года герр Финке решил составить мне конкуренцию и выкопал достаточно спорный документ, якобы дающий ему право на владение вот этим моим лугом, примыкающим к его дому. Противостояние в магистрате затянулось и в итоге перекочевало в суд кантона. – Он тяжело вздохнул, устремил взгляд вдаль, на альпийские пики, и с печалью в голосе продолжил: – Постепенно в конфликт были втянуты все подконтрольные нам ресурсы. И по итогам двух раундов в первой половине XX века я все же доказал герру Финке свою правоту. – На секунду доктор Шмидт замолчал и тут же, немного смущаясь и конфузясь, добавил: – Да, и мой сыр не в пример лучше, нежели выходит у него.
Волонтер
