С помощью Дая моя песня становится еще громче, и под действием наших голосов от оставшегося паруса «Регалекуса» отделяется одна оса. А за ней – другая. Затем в темноту улетает целый рой. Корабль медленно наклоняется.
Хейуорд задирает подбородок, делает глоток кислорода и готовится к атаке.
НЕТ.
Я сама бросаюсь на нее, собрав все силы, все воспоминания, весь гнев – все, что у меня есть.
ДЖЕЙСОН.
Я начинаю петь, и тут же вступают Милект с Даем. Пространство между мной и Хейуорд начинает рассыпаться. Я превращаю воздух в песок и заполняю им все вокруг.
Я сбиваю ее с ног, но побороть ее не так-то просто. Прыжок – и она снова в вертикальном положении, а в каждой руке по ножу. Она пытается добраться до моей груди, чтобы вырезать оттуда Милекта. Она хочет убить моего канура.
Я пою сильнее, мощнее. Трескаются вражеские шлемы, от мачт и реев отламываются куски.
Нож Хейуорд рассекает мне руку.
Все, что у меня есть, – это мой голос. Он толкает, выгибает, выворачивает ее.
Вокруг нас экипаж во главе с Заль сражается с Дыханием.
Хейуорд ранена, однако ее сила воли поразительна: стиснув зубы, она снова бросается на меня.
Я издаю пронзительный крик, оглушительный рев. Я ощущаю, как вибрируют мои голосовые связки, как поет Милект у меня в груди. Хейуорд все еще стоит передо мной, а мой голос подобен раскату грома.
ДЖЕЙСОН, грохочу я.
Я взываю к небу, маню его к себе, прошу его распахнуться мне навстречу.
Воздух раскалывается, повсюду вспышки света, небо разверзается у нас над головами, а мой высокий, сладкий, смертоносный голос все не смолкает.
Кончиками пальцев, языком, зубами я чувствую, как вспыхивает пламя.
Я создаю настоящий шторм – из воздуха, из нас самих.
Это песня смерти, только я не знаю, кому она посвящена: Джейсону ли, Хейуорд или целой вселенной.
Милект противится, отказывается мне подпевать, а я закашливаюсь.
Воспользовавшись моментом, Дыхание выпрыгивают за борт, окутанные мраком.
Хейуорд покидает корабль последней. Она что-то гневно кричит и, в последний раз взглянув на меня, ныряет вслед за остальными.
И, прежде чем мы успеваем опомниться, они исчезают в ночной темноте.
Мой голос подрагивает. Не могу. Не могу.
Колени подгибаются. Я продолжаю петь, но уже сама не знаю что. Моя песня наполнена скорбью, и через минуту ее сменяют рыдания.
Команда тщательно обыскивает «Регалекус», который все еще висит в небе на одном парусе. Они открывают шкафы, отпирают хранилища, забирают припасы.
Я хожу по кораблю вслед за Даем, точно во сне, и все думаю о видеозаписи с кальмаром, об обугленной записке, о том, что его больше нет.
Он умер. Он умер?
Внутри меня пустота. Я больше не буду плакать на глазах у Дая. Я вообще никогда больше не буду плакать.
Потому что остановиться уже не смогу.
Дай отодвигает занавеску, закрывающую один из иллюминаторов, и помещение заливает слепящий серый свет.
– Сожалею, – говорит он вполголоса.
– О чем?
– О том, что случилось с твоим другом, – говорит он.
Он смотрит на меня с горькой улыбкой. Его лицо выглядит напряженным.
– Я знаю, ты любила его.
– Я…
– Я знаю, каково это, – перебивает он. – Я знаю, каково это – терять любимых.
Я зажмуриваюсь и долго-долго не открываю глаза.
– Что ты задумала? – спрашивает он наконец.
