– Вы только мне не врите, – сказал он.
И с той минуты раз и навсегда она перестала ему врать так прямолинейно, ему можно было врать только всем своим существом.
– Не врите, я сам такой… вроде вас… скрытый враг.
Почти год даже он не мог пробить полное собрание, договор с нею Худлит заключил только зимой, назначили составителя, комментаторов, автора предисловия – все мерзавцы.
За год многое изменилось. Обычным для нее образом безумный период первоначальной, жадной страсти сменился долгим временем укрощения – ее методика подчинения мужчины осталась прежней, только сменился объект. При абсолютном внешнем несходстве между М. и Ф. она нашла много общего. Например, оба оказались склонны к укреплению и углублению отношений, к быстрому сближению и полному уничтожению какой бы то ни было отдельности, свободы. И этот – так же, как прежде тот, – не просто впускал ее в самые тайные уголки своей жизни – он тащил ее в эти уголки. Собственно, этим она и пользовалась.
Правда, и сам лип, лез во всё. Выдерживать дистанцию, оставлять между собой и им зазор было почти невозможно.
Пренебрегая вероятным осуждением кремлевских моралистов – один бесчинствовал с гибкими балетными примами, другой отдыхал душой и телом с грудастыми оперными дивами, для третьего просто ловили рано созревших старшеклассниц на улице, но на Ф. привилегии этого круга не распространялись, – он взял ее с собой на совнаркомовский прием. Собрали около тысячи избранных, – командующие округами и командармы, секретари республиканских комитетов и наркомы, академики, народные артисты, писатели-орденоносцы…
Во главе стола толпа как бы сгущалась, хотя, конечно, все гости сидели на приличном для правительственного приема расстоянии друг от друга. Но там клубилась какая-то мгла, фиолетового оттенка слоистая мгла. И на мгновение ей показалось, что эта мгла плывет, летит к ней…
Тут же официант выдвинул из-за ее плеча поднос, посреди которого одиноко стоял большой бокал, на две трети налитый темно-красным вином.
– Вам приказали подать, – тихо, но не шепотом сказал официант.
Она обернулась, близко увидела лицо официанта и очень удивилась: лица не было совсем.
– Кто приказал? – спросила и она не шепотом, но тихо.
Но ответа не было, как не было лица у официанта, и самого официанта, и подноса… Только бокал чуть вздрагивал в ее руке, и вздрагивала в бокале фиолетовая слоистая мгла.
Я напилась, подумала она, как неловко, я напилась на приеме. И неприятности могут быть, подумала она.
На следующий день телефон звонил, не переставая. Никто не говорил о вчерашнем происшествии, о том, как она уронила бокал, полный красного вина, на скатерть, как суетились, оставаясь невидимыми, официанты… Обсуждали всякую ерунду – премьеры, грядущий дачный сезон, давно всем надоевшие измены и сожительства никого не интересовавших людей… Среди звонивших были и такие, кто прежде обращался к Ф. только в случае крайней нужды, а тут принимались болтать обо всякой ерунде, как близкие приятели. И, что не могло остаться не замеченным Л., – если трубку брала она, никто не звал к телефону Ф., беседовали с нею, хотя в последнее время ее избегали еще очевидней, чем самого Ф. Общая подлость ситуации бесила даже ее, вообще-то терпимую к любым естественным проявлениям человеческого ничтожества.
На очередной звонок ответила нелюбезным «да!».
– Комиссар госбезопасности А., – услышала она знакомую фамилию. – Нам надо встретиться… В ресторане «Савой» завтра, в два часа дня…
– У меня нет никакой нужды с вами встречаться, – начала она и тут же замолчала, опомнившись, но А. будто не расслышал ее наглых слов.
– В два часа дня, – повторил он и добавил: – Только Ф. ничего не говорите о встрече. Слышите? Ни слова. Если скажете, мы это будем считать изменой Родине…
Она вернулась в комнату, распахнула шкаф и принялась выбирать платье на завтра. Более всего подходило для важного обеда в «Савое» темно-синее плотного китайского шелка, в белый горох и с белым репсовым поясом. Но его надо было по новой моде отпустить не меньше, чем на ладонь, да еще отгладить сгиб, который наверняка останется на подоле… И что-то надо придумать с сумочкой… Хорошо хотя бы, что белые танкетки есть, почти не ношеные…
Война не слишком сказалась на ее жизни. Эвакуировали ее в Куйбышев, А. хотел, чтобы она была под рукой. Было скучно, но не так голодно, как в Азии, где знакомые действительно страдали. Вскоре Л. вернулась в Москву и поселилась в квартире Ф., приезжавшего с фронта на день-два раз в месяц. Немытый, истерически оживленный, он в эти приезды бывал способен даже на скромные постельные подвиги. Во всех театрах страны шла его пьеса «Западное направление», он вновь приобрел репутацию настоящего драматурга, а не только литературного начальника. Понемногу писал и большой военный роман…
После спектакля шли к кому-нибудь в номер, в гостиницу, где жили все знаменитости, даже имевшие в Москве квартиру, – в гостинице было удобней, к тому же укреплялись репутации государственных людей, которым следовало постоянно быть рядом с Кремлем. Пили отдающее самогоном союзническое виски из гостиничного буфета, закусывали жирной рыбой, привезенной из богатой Сибири для разнообразия начальнического стола… И старательно угощали бледных, неуверенно державшихся на ногах, недавно вывезенных ленинградцев.
Л. нравились старые знакомые, даже некогда близкие друзья, надевшие военную форму. Некоторым она так шла, будто они родились офицерами.
