переустроить так, чтобы он действительно стал выдавать достойную продукцию. В ходе реконструкции возникла необходимость убрать старую заводскую трубу, поскольку она принадлежала плавильной печи, работавшей на каменном угле, а теперь, в связи с переводом её на природный газ, освободилась половина помещения, и отпала надобность в большой кирпичной трубе. Клише долго размышлял над тем, как её использовать, чтобы сохранить эту реликвию для сентиментальных старокачельцев. И придумал-таки. На заводской проходной хоть и существовал контроль, но несуны всё равно умудрялись объегоривать вахтеров и расхищать массу велосипедных деталей, из которых за пределами завода собирали велосипеды и продавали их на всех близлежащих рынках, а то и выходили на станции, где по сходной цене предлагали заводскую продукцию пассажирам дальних рейсов. Такое повальное разбазаривание наносило непоправимый урон материальной базе завода. Вот и пригодилась старая закопчённая заводская труба.
Теперь и рабочим, и итээровцам ходить на завод надо было через старую заводскую трубу: сначала подниматься по железным скобам наверх, потом спускаться по верёвке вниз. После смены люди проделывали тот же самый маршрут, только сначала поднимались по верёвке вверх, а потом по скобам спускались вниз и шли домой. Они то ворчали, особенно если с похмелья, то восторгались, всякий раз по ходу наблюдая индустриальные пейзажи, которые окантовывали с разных сторон зелёные и синие горы. Транспорт пропускали через ворота, где и свирепствовал контроль: ни болтика, ни спицы, ни золотника не увезёшь без надлежащего оформления.
При виде поднимающихся на старую трубу сотрудников завода «Карбон» старокачельцы, не занятые на этом производстве и тайно завидовавшие обогащающимся несунам, стали подшучивать на тему «о подъёме» отечественной экономики. Благодаря этой инновации завод действительно стал производить велосипедов вдвое больше прежнего. Оказалось, что пострадали не только несуны, которые не имели возможности тащить на себе краденые детали: попробуй-ка подняться по верёвке с лишними килограммами наворованных запчастей! Тут бы самому удержаться и не сверзиться вниз. А что говорить про тех, кто шёл на работу с большого бодуна? Эти ещё в начале дня просто вынуждены были ретироваться от такой работы или в худшем случае бросать пить. Произошёл, по мнению Мануэля Клише, естественный отбор кадров.
Не имея возможности тащить с завода детали, инженерно-технические работники потребовали построить здание заводоуправления за пределами предприятия. Они сочли новые методы контроля слишком жесткими и даже драконовскими и тут же наделили своего директора кличкой – Клешня, обыгрывая фамилию новатора производства. Сработал старый проверенный принцип: выживает сильнейший. Таким образом, новый директор «Карбона» убил двух зайцев: сохранил старую заводскую трубу, как достопримечательность Старой Качели и дал толчок к развитию предприятия.
С этими доводами вполне готов был согласиться и инженер Уклейкин, который страдал раздвоением чувств: с одной стороны, он болел за улучшение материального положения заводчан, а с другой – он лишился возможности левых заработков. Дело в том, что инженер Уклейкин тайно создал сборочный цех, куда ворованные детали сдавали все, кто не умел собирать велосипеды у себя на дому. Он сетовал на судьбу при встрече со старым другом Михаилом Михайловичем Дубравиным:
– Вот тебе и Клешня! Всех умыл, и меня заодно. Считай, что без поставок моя лавочка вылетела в трубу.
Поскольку завод «Карбон» был основным предприятием в Старой Качели, то множество людей так или иначе существовало за счёт продажи велосипедов. В ходе реформ много народа отсеялось, не имея возможности проникать на территорию родного завода через злополучную трубу. А большая часть заводчан вынуждена была покинуть «Карбон» из-за того, что их лишили возможности добывать себе средства на пропитание за счёт украденных велосипедных деталей. Эти люди считали завод своим и вынос деталей не расценивали, как воровство. У них возникло законное право отстаивать свои интересы через митинги протеста. Так в Старой Качели возникло движение карбонариев. Они стали выпускать листовки и прокламации, призывающие оставшихся на заводе трудящихся к бунтам и забастовкам. Карбонарии стали выявлять случаи падения со старой трубы отдельных рабочих и инженерных работников, которые то из-за обледенения трубы, то из-за ураганного ветра на верхотуре периодически падали и повреждали конечности, а то и получали сотрясение мозга. Люди жаловались на бесчеловечные условия и, в конце концов, карбонариям удалось вызвать в них чувство протеста, которое выразилось остановкой завода. «Карбон» стал нести финансовые потери, но неумолимый Мануэль Клише не желал сдаваться: старая труба продолжала оставаться единственной проходной для всех тружеников завода.
Карбонарии, к которым теперь примкнули и работающие заводчане, заявили, что пойдут на завод только в том случае, если и сам директор тоже будет приходить в свой кабинет через старую трубу. Упитанный Мануэль Клише и слышать не хотел о том, чтобы он стал лазить в цивильной одежде по ржавым скобам и засаленным веревкам. К тому же он боялся, что не сможет удержаться. Но его пугала и перспектива потерять власть над предприятием, которое он считал своим детищем. Тогда он, под давлением карбонариев и общественности, а также не без согласования дальнейших действий с Председателем, решился на проникновение в свой кабинет через злосчастную трубу. Карбонарии ликовали, что добились первых уступок от Клешни. Вся Старая Качель вышла на предзаводскую площадь и стала наблюдать, как толстый директор, пыхтя и утирая пот со лба, начал вскарабкиваться по кирпичной трубе. Клише впервые понял, что требовать с других это ещё далеко не то, чтобы такие же требования осуществлять самому. На середине трубы он сбросил шляпу и шарф, потом вниз, трепыхаясь пустыми рукавами на жутком ветру, полетело пальто, а когда он взобрался на закопчённую макушку трубы и сел, чтобы перевести дух, он услышал аплодисменты сочувствующих ему людей. Карбонарии отчасти тоже присоединились к аплодирующим, потому что директор наполовину сдержал слово: он был наверху. Интересно, удастся ли ему спуститься вниз по узловатой веревке. Наверняка, он когда-то в юности тоже лазил по спортивному канату в школьном спортзале. Сохранил ли он ту сноровку, чтобы теперь, на излёте жизни, явить прыть и доказать своё право на власть. Иные с замиранием в сердце стали смотреть, как тучная фигура директора стала исчезать в чёрной дыре старой заводской трубы. Но надо знать
