Португалии, когда я вернулся на своей каравелле после трудного похода в юго-восточную Азию. Я увёз туда миссионеров, которые пытались распространить католицизм среди народа, который позднее назовут вьетнамцами. На обратном пути наши трюмы были заполнены тюками китайского шёлка, индийских драгоценных камней и цейлонского чая. Всё это пользовалось у нас на родине большим спросом. Шёлковые платья я заказал и для своей возлюбленной, что и послужило поводом для ревности со стороны мужа – человека весьма богатого и влиятельного. Он не пощадил свою жену, то есть мою Сильфиду, сдав её служителям инквизиции.
Была ещё одна жизнь, если её можно так назвать, когда я увиделся с Сильфидой. Надо сказать, что и её и мои имена менялись в зависимости от того, в какой оконечности великого Старокачелья мы оказались, поскольку всюду были свои нравы, обычаи, своя религия и порядки. Мы увиделись с ней на одной из баррикад взбудораженного революцией Парижа. Звали её Жанной. Я был художником, и, несмотря на то, что мне перевалило за сорок, я ещё умудрялся за день оббегать половину Парижа в поисках персонажей для своих карандашных набросков. Людей невозможно было узнать – насколько они преобразились в горячности, вызванной желанием воскресить справедливость. Лица были одухотворёнными, их можно было писать маслом, акварелью, углём – это был апофеоз торжества красоты и духовности. Жанну я встретил на баррикадах, которые соорудили из домашнего скарба и церковной утвари, перегородив улицу Лафонтена. Она была младше меня лет на пятнадцать, но я узнал её и тут же сделал пару карандашных набросков. Приблизиться к ней долго не решался – настолько был ошарашен её поведением. Жанна была взбудоражена успехом: только что была отбита атака королевской гвардии. Она тушила вместе с остальными защитниками загоревшуюся от взрыва снаряда левую часть баррикады, примыкавшей к стене обувной мастерской. Жанна вместе с другими бегала с деревянным ведром к пруду и плескала мутную воду на пылающую груду утвари. Огонь с минуты на минуту мог перекинуться на ветхие дома, и тогда Париж неминуемо подвергнется ещё одной беде.
Мне стоило больших усилий отвлечь её от этого, как мне казалось, бессмысленного занятия и увести девушку к себе в мансарду. Она была безумно рада этой встрече, но истинного наслаждения я не получил. То ли сказывалась разница в возрасте, то ли Жанна слишком была возбуждена и увлечена идеей революции и почти не принадлежала сама себе. В этой ситуации рассчитывать на её взаимность у меня не было никакой возможности. Должен признаться, что эта встреча всё-таки внушила мне какую-то надежду на последующую возможность увидеться, но теперь уже в очередной новой жизни. И встреча эта произошла. И произошла она в Усушке, когда я сидел в поликлинике и ждал очереди на приём к врачу. Кто бы мог подумать, что я проделаю такой огромный путь, прежде чем найду свою Сильфиду, причём застану именно такой, какую оставил её в Микенах, в доме хозяина гончарной мастерской. Поговаривали, что она была родственницей самого царя Агамемнона, одного из участников Троянской войны. Но в ту пору мне это было безразлично. Я думал о любви, не предназначенной для счастливой, земной жизни. И сам я, хоть и не юноша, но ещё достаточно молод, чтобы не отвратить её от себя. Ныне она обрела новое имя Виктория, новые изысканные манеры, причёску и одежду, однако в сегодняшней Вике отчётливо просматривается моя прелестная Сильфида. Вот только теперь я обрёл смысл жизни, а точнее говоря, смысл всех моих жизней вместе взятых.
За шахматной доской
«Мир, как шахматное поле, и король один против всех», – думал Председатель Старой Качели, который усматривал аналогии подчинённых ему людей с фигурами на шахматной доске. Он вглядывался в эти фигуры и думал, как мудро расставил их изобретатель игры! Как точно он раздал им роли в этих боях всех против всех.
И надеяться решительно не на кого. Вот они все плотной стеной закрывают короля, а уверенности нет решительно никакой, что в нужный момент эти фигуры не начнут выпадать из игры. Одни прикидываясь, что не смогли защитить, другие заранее решив сдаться, чтобы не слишком сильно являть усердие за своего короля, дабы вызвать уважение и найти защиту у короля противников. И ходы у этих фигур только весьма определённые: одна может ходить по прямой, другая – по диагонали, третья – бестолкова и даже абсурдна со своим ходом буквой «г», вообще непонятно, где она окажется в следующую минуту. И только стоящая рядом королева может ходить, куда ей вздумается. Да, решительно не на кого положиться на этой доске, так вот если только оказаться в окружении пешек, да какой-нибудь преданной тебе ладьи, которые будут сдерживать натиск противника до последнего, прикрывая любимого короля своими телами.
Постоять за друга
Друзья оказались в приёмной издательства «Контрапункт». Но директор Мирча Заозёрный ещё не появился, поскольку застрял в пробке, о чём поведала его секретарша. Сама эта миловидная девушка ушла приготовить кофе для директора и для его гостей. Сидеть Владлену надоело, он встал и подошёл к зеркалу. Сбоку от него стоял диван.
Расчёсывая длинные белые волосы своей золотистой расчёской, Смычкин обратился к Гарику, возлежащему на диване:
– Скажи, Гарик, ты можешь постоять за друга?
– За друга кому угодно рога обломаю, – ответил Гарик.
– Да нет, никому не надо рога ломать. Ты просто встань с дивана и постой за друга, а я полежу, – говорит Смычкин.
– Ну, ты мудёр, брат Владлен! Долго думал?..
– Экспромт, который возник на ходу.
– Тогда пусть и хозяин экспромта побудет на ходу, если ему в этом положении лучше думается, – сказал Гарик и ещё удобнее разлёгся на диване.
Батюшка
