диктовку врачей? Дининой судьбой теперь распоряжался противотуберкулезный диспансер. Он отправлял Диночку в Крым и на Кавказ, всякий раз на двойной срок; он же определял режим и питание, что сказалось на ней благотворно. Дине даже разрешили работать – без перегрузок – и, кстати, посоветовали сменить ленинградский климат на более подходящий.
Феликс растерялся. Уехать из Питера, совсем? Но… как? И куда?
Тесть его как раз хорошо представлял, куда и, главное, как: Гуревич, уехавший после ленинградского процесса, обещал прислать вызов. И воздух сухой, не хуже Крыма. «Текстильщики везде нужны, – страстно убеждал Палей, – и геологии вашей там хватит на всех». С последним тезисом нельзя было не согласиться: геологии на земле хватало.
«Камвольный комбинат» с его внезапной идеей застал врасплох родителей Феликса, но тут обнаружилось, что невестка беременна. В таком состоянии резкие перемены Дине были противопоказаны, и Заенчковские с облегчением передохнули – неведомого инициативного Гуревича можно было выкинуть из головы.
Вот это и называется «из огня да в полымя», думала мать Феликса. Больше всего боялась она, что этот заморыш в куцей юбчонке когда-нибудь станет матерью; боялась давно, с самого ЗАГСа, когда еще не знали о палочке Коха. Сейчас бойся не бойся – в период ремиссии рожать никто не запретит, да и Дина больше не была похожа на заморыша, вот ведь эффект устоявшегося стереотипа! Не то чтобы гадкий утенок оборотился лебедушкой, но Дина выглядела поздоровевшей и свежей молодой женщиной, чему способствовала забытая, к счастью, привычка кусать палец. И какая-то новая независимая уверенность в ней появилась – оттого, должно быть, что не каждый день Феликс вел ее за руку, пока в санаториях набиралась здоровья и румянца. Так что, если выбирать между расставанием с сыном или встречей с будущим внуком, Аглая безусловно предпочитала второй вариант.
Если Яков Палей огорчился, то никак этого не выдал. Родит ему Динка внука, а потом и Гуревича побеспокоим, если все сложится.
Феликс обрадовался, что никуда не надо переезжать – пока, во всяком случае. Тем более что диссертация зависла в странном состоянии: была почти закончена вот уже почти год. Отчего так получалось, думать было некогда: выспаться бы…
К своему трудоустройству Дина отнеслась очень серьезно, несмотря на то что все твердили: не время. Диночка же тревожилась о рабочем стаже, о коем знала теоретически, зато про декретный отпуск девочки в санатории предупредили. Работать хотела не абы где, а только по специальности. На счастье, у Заенчковского-старшего нашлось знакомство на гидрометеостанции, благодаря чему невестка пробыла метеорологом почти полгода, и в конце каждого рабочего дня к метеостанции подбегал запыхавшийся Феликс. Он встречал жену, брал за руку и вел на остановку. Ленинградская погода, хоть ею теперь ведала Дина, частенько портилась, и стоило подуть прохладному ветру, как Феликс открывал портфель и вытаскивал Динину кофточку: «Надень». Метеорологические сотрудники посмеивались, дамы завидовали.
Через полгода метеоролог Дина Заенчковская ушла в декрет и в положенное время родила девочку. Совершенно благополучно родила, потому что «никто еще от этого не помер», как уверяла Диночкину маму благодушная акушерка. Доктор Заенчковская могла бы оспорить это мнение, но промолчала.
Золотоволосая и сероглазая дочка получилась копией Феликса, словно Дина не имела к ней никакого отношения. Молодая мать очень похорошела после родов. Она не кормила грудью, но молочная кухня исправно поставляла бутылочки со смесью, которую девочка покладисто и быстро поглощала – и так же быстро покрывалась сыпью диатеза. Феликс добывал импортные порошки всеми правдами и неправдами – судя по цене, скорее неправдами.
Про незаконченную диссертацию Феликс старался не думать; успеется. Главное, что диатез отступил. Юлька была на удивление спокойным ребенком: она терпеливо кряхтела в ожидании, когда ей сменят мокрые пеленки, потом истово сосала заграничное молоко, пока серые глаза не заволакивало дремой. Всю ночь она спала спокойно, как и Дина, свято соблюдавшая режим девятичасового ночного сна.
Феликс осторожно двигался по квартире, собирая разбросанные вещи, развешивая выстиранные подгузники и пеленки. О том, что где-то в мире существуют одноразовые подгузники, он не подозревал, а мыл посуду, начиная с молочных бутылочек. Одна лежала на письменном столе, прочно приклеившись к разложенным страницам.
Он даже не огорчился – обрадовался: бутылочка помогла принять решение. Ничего не сказав ни жене, ни родителям, Феликс оставил университет. Он ушел в какую-то проектную организацию, которую про себя неуважительно называл «конторой», где стал работать сдельно. Получал конкретное задание, набрасывал план, чертил схемы; в конце месяца заполнял наряд и передавал в бухгалтерию. Домой теперь приходил с тубусом, где покоились свернутые чертежи; в портфеле носил справочники по гидротехническим сооружениям. За письменным столом поселился толстый рулон миллиметровки. Когда рулон худел, Феликс приносил с работы новый. Деньги тоже приносил другие – в смысле, те же, советские, деньги, только больше.
На той миллиметровке дочка сделала первый рисунок, изобразив амебу с длинными зелеными щупальцами, но уверяла, что это мама. Спасибо бутылочке – решение было принято верное. Денег почти хватало на жизнь. Теща вышла на пенсию, помогала с Юлькой и по хозяйству. Диночка вышла на работу, «а то ведь я не расту профессионально». Феликс опять стал носить в портфеле кофточку, встречал жену после работы.
– Счастливая… – вздохнула сотрудница, глядя в окно.
– Нет – счастливый, – загадочно поправила другая.
Возводились новые гидротехнические сооружения – и ремонтировались старые, так что Феликс работал по совместительству в двух «конторах». Дочка пошла в первый класс. Недописанная диссертация быльем не поросла, разве что покрылась пылью, хоть и лежала в нижнем ящике
