– Выбей ей, что ли, пачку из того ящика…
Творог кончился, но творог есть – в «том» ящике, который предусмотрительно скрыт от покупателей, на всех не напасешься, разве что бабку глухую жалко…
С лица продавщицы не сразу сходит мягкое выражение – приятно быть доброй. Она сует влажную пачку в старухину авоську – просто так, безо всякой причины: ведь это не парикмахерша, не товаровед из посудного – словом, никто из тех, для кого стоит в подсобке заныканный творог, и не только он; нет – просто глухая старуха.
…Это смахивало на невинную хитрость школьника, набившего себе температуру, чтобы не делать уроки. Быстро оценив преимущества безобидной увечности, Софа стала для окружающих, не исключая собственного племянника, «глухой старухой».
Наступившее лето неожиданно стало новой причиной для теткиной обиды. Все печали она изливала Иннокентию Семеновичу, который приходил в обеденный перерыв. Она ставила перед ним тарелку с супом и, как только тот подносил ко рту ложку, начинала жаловаться.
– Никого нету дома! Где Павлик? Где дети? Бери сметану, со сметаной вкуснее.
– Что вы хотите? – кричал Иннокентий Семенович, расплескивая суп. – Они на работе, дети на даче. На даче, говорю! С детсадом.
– Рядом? Где – рядом? На улице?
Он не успевал ответить – тетка нависала над столом.
– Почему ты не берешь сметану? Твой дядя всегда ел суп со сметаной! Что – «на работе», целые дни? Никого дома нету!
– Они молодые, тоже хотят отдохнуть. Едут после работы на пляж.
– Я совсем одинока, – тетка делала жалобное лицо. – Все дома и дома.
– Надо гулять! – наставлял Иннокентий Семенович. – Гулять!
– Тебе приготовить гуляш? Дядя любил гуляш…
– Какой гуляш?! Я сказал: «гулять»! Вам доктор что говорил?
– Тебе сахару хватает? У меня сахар вышел, компот несладкий. Пей, я не буду. Я сладкий люблю.
– Спасибо, хватит. Вам сахар купить?
– Ты хочешь пить? Я чай поставлю.
– Сахар! Сахар купить, я спрашиваю? – сатанел Иннокентий Семенович.
Светлая память тебе, дядя Арик, думал он, закуривая внеплановую сигарету. Не так давно разгадал он отрешенный дядькин взгляд куда-то мимо, мимо и вдаль. Он сидел вот так же за столом, а Софа стояла над ним с банкой сметаны, поварешкой, сахарницей; рывком хватала тарелку, громко стучала ножом, бросала крышку на кастрюлю. Святой человек был дядя Арик, святой…
Придя в институт, он долго не мог вернуться к работе, курил.
Спиваковы неоднократно приглашали Софу на дачу, «для вас и комната есть», уверяла Галина Сергеевна. «Зачем?!» – негодовала та; разумеется, следовал отказ и… новая обида, потому что днем она была одна. Супруги, в свою очередь, вздохнули с облегчением. И то правда: на даче полным ходом идет ремонт, до гостей ли?..
Ремонт означал отпуск для Павла и Иннокентия Семеновича – больше он у тетки не обедал. Все жалобы на одиночество выслушивала Валентина.
Старуха вызывала сострадание и в то же время раздражение. В самом деле, чем ей заняться после того, как пройден привычный маршрут от молочного магазина к бакалейному, с кратким набегом на овощной, и приготовлен обед? Не хлебом единым, в самом деле… Стесняется попросить книгу? На предположение – и предложение – та отмахнулась: «Зачем? У меня газеты!»
…Лилькина бабушка вязала. Дед читал запоем – газеты, журналы, книги; строил прогнозы горбачевских реформ. Оба любили поговорить, при этом бабка всегда спрашивала с извиняющейся улыбкой: «Не помню, детка, я тебе рассказывала или нет, как…» Когда мальчишки были совсем маленькими, Валентина, гуляя с коляской, часто слышала, как старушки в парке обмениваются воспоминаниями, и поняла простую истину: старики живут прошлым, потому что у них нет будущего. Она поделилась этой мыслью с отцом. Тот удивился, хотел возразить – и не возразил, только печально улыбнулся: «Почти формула. Состарюсь – проверю».
Прожив на свете восемьдесят три года, Софа была равнодушна к прошлому и не проявляла любопытства к будущему. У нее не было вечного атрибута и свидетеля прожитой жизни – плюшевого или дерматинового альбома с фотографиями, которым старики горделиво пытают каждого свежего гостя: «А вот это…» Бесполезно коситься на часы – все равно хозяева осторожно подвинут вашу чашку, чтобы перевернуть страницу и продолжить рассказ. Это может быть не альбом, а распухший конверт или жестяная коробка, и гость может заинтересоваться, что там на крышке написано, после чего придется выслушать историю, какой замечательный шоколад производила фабрика, которой давно нет, сейчас вы такого шоколада ни за какие деньги не найдете. Но самое главное будет под крышкой, когда вулкан спрессованных карточек оживет, извергнувшись на стол и на колени. Последует сбивчивый рассказ о родителях, о гимназическом выпуске, о каком-то рабфаковце, который раньше работал на той самой почившей шоколадной фабрике, а потом ушел на фронт, вот и карточка где-то была, там он с винтовкой, совсем ребенок… Повествование сумбурное, да оно и не может быть иным, ведь карточки лежат в беспорядке, коробка перевязана бечевкой, все руки не доходят привести в порядок…
