столы выносили и сдвигали прямо на лестничной клетке, из коммуналок тащили лавки, табуретки, делились посудой и едой — обязательно студень, «винегред», суп с перловкой, пирожки «на две стороны», печенье из белков, орехов и сахара, черные гренки с желтками и солью. Мою бабушку любили и уважали все вокруг, звали помянуть, ну и я с ней хвостиком поминала, выковыривая сухофрукты из кутьи — их я ела, а рис потихоньку складывала в карман для «гулек» — голубей жалели и подкармливали. На девятый день почему-то было положено родным и близким ушедших раздавать конфеты, для детей просто праздник, мы молча — ибо неприлично — давились в очереди за «Театральными» сосалками — желтыми, бледными, ребристыми — и за зелененьким «Дюшесом», один-единственный раз были красные барбариски, так детвора об этом чуде еще год вспоминала — вот когда Денис Денисыч помер, тогда барбариски дали!.. Блины на похоронах и на Масленицу долгое время мешались в голове в одно событие.
Последний раз оркестр, венки и гроб на нашей улице появились в 96-м году, четырехлетняя Кс. восхитилась елочными венками — смотри, мам, у них уже Новый год, только странно они украсили, только цветочками.
Недавно увидела небольшую толпу людей в черном возле микроавтобуса. Из динамиков трубил Шопен. Стоявшие поодаль бабульки делились впечатлениями:
— От раньше орхестр был. У меня муж когда помер — от ЗИЛа прислали, а как же, положено. А теперь что? тьпфу, срам один, а не похор
— А она (усопшая) хорошо жила, жадно. (Это прямо из Бунина цитата!) Сын с Америки приедет, квартеру один получит чрезь полгода, в наследство вступит, продаст…
— Хоть бы приличну оградку справил потом, матернину квартеру-то получит…
— Хер с вишенкой он получить! там у ней приймак был, уж он-то посуетилси… Вон он, за рулем бандуры этой с музыкой сидить.
— Так это какой же?… так он же молодой!!!
— Дак а что — молодой? Молодой, видать, да удалой!.. Эх, мне б такова под закат — так и помирать не стыдно.
— Наташа, вы уже заявили о втором гражданстве?
— У меня нет второго гражданства.
— Ой, я вас прошу, мы же свои, зачем эти притворячества? Вот у меня есть, и я думаю — заявлять или не заявлять?
— А в чем проблема?
— Не заявить до 2 октября — штраф 500 рублей! А не заявить и потом докажут, что знали и скрыли, — это штраф 200 тысяч или 400 часов исправительных работ! Подумайте, я этого выдержу с моим зрэнием и пищеварэнием?…
— Ну тогда заявите!
— А! А тогда мне запретят ехать в Америку по русскому загранпаспорту!
— Так вы же можете по израильскому?
— Нет, не могу! У меня нет даркона, я же живу здесь. А мне очень надо в Америку, у моего друга там выставка… да… А вы не собираетесь уезжать? Все едут, слушайте.
— Нет, мы — нет.
— Но послушайте, ведь стало невозможно жить! Собачью площадку не убирают уже второй месяц! Я их вижу — я говорю, поди-ка сюда, дружок, — и в дерьмо его, в дерьмо собачье тыкаю, мол, ты у себя там в ауле дерьмо собачье убирал? так почему здесь не убираешь? Нет, мы, наверное, уедем.
— Наташа, вы не узнали, что все-таки делать со вторым гражданством? Время-то идет!
— Я не узнавала, потому что мне не надо, я же объясняла.
— Ой, я помню ваши объяснения, они мне показались не очень убедительными, да! При ваших… корнях и родственниках прямо-таки странно не иметь этого гражданства!
— Могу попробовать подать на корейское.
— Ой, что вы, это же страшные люди, не надо! Вот вы все как-то виляете, ну как хотите, и все же — ну вот что вы посоветуете, заявлять или не заявлять?
— Знаете анекдот, как к раввину приходит девушка и спрашивает, как ей в брачную ночь — раздеться или в ночной рубашке лечь?
— Не припоминаю, а что он ответил?
— «Хоть в рубашке, хоть голой — все равно выябут!»
Долгая пауза.
— Боюсь, что ребе был прав… Ой-ва-ой, надо было выдать маму замуж, чтобы они тут с мужем ковырялись в ее любимой даче и помидорах, а самой ехать, ехать!!! Теперь в даче ковыряюсь я, а она командует и не хочет ехать! А дачу продать? А кадастровый номер? Я как слышу за номер, у меня дрожит поджелудочная! Ну что за страна, ну что за условия! Нет, мы, наверное, уедем.
