Но Григорий Степанович не был настроен продолжать задушевную беседу.
— Нам бы к начальству, пока светло. А экскурсию мы потом бы дослушали.
Директор музея с облегчением перевел дух.
— Так Петрович у себя с раннего утра! Команда ведь пришла: всем быть на местах, но без суеты. Вон, за углом правление, он там и сидит, не суетится, даже секретаршу отпустил!
Оставив рукопожатого и обрадованного свалившейся с плеч напастью Тихона Михайловича перед музеем, Ивлиев и Молчун вышли со двора и двинулись по пустой улочке в указанном направлении. «Гелендвагены» катились следом, а рослый молодой мужчина в черной рабочей куртке и с никак не подходящим к ней портфелем, шел за начальниками пешком, не отставая больше, чем на два шага. Это был Юрий Борисович. Бронзовый Семенов смотрел на него с удовлетворением: видно, порадовался бы такому ладному бойцу в своём эскадроне!
В лучших традициях советского кинематографа, сельский начальник — Юрий Петрович Синица — одышливый голубоглазый толстяк, встретил важную московскую делегацию в застёгнутом на все пуговицы пиджаке и неумело повязанном, давно своё отжившем галстуке.
На стене тесного кабинета с прогнившими полами, над простеньким офисным столом — портрет президента. На другой стене, в облезлых рамочках, портреты Маркса и Энгельса. Сейф в углу, полупустой книжный шкаф с собраниями сочинений, вешалка.
— Здравствуйте, Юрий Петрович, — с порога поздоровался Молчун. — Вас предупреждали о нашем приезде.
— Конечно, три раза… Но мы-то и так готовы… Мы, если что, всегда рады… любым, понимаешь… приездам… — Синица продолжительно тряс руку Молчуну, потом Ивлиеву. — А тут такой вертолетище прилетел! Значит, дело государственной важности… Иначе бы подписку о неразглашении брать не стали?
— Да, дело важное! Вот, официальное разрешение на эксгумацию останков комэска Семенова!
Стоящий у порога Юрий Борисович, быстро подойдя к Молчуну, отдал ему вставленный в пластиковый файл документ, а тот передал хозяину кабинета. Синица поднёс лист, помещённый в шуршащий пластик, к близоруким глазам.
— Неужели для перезахоронения праха героя в Москве? — тихо спросил он, но Молчун только приложил палец к губам и уточнил:
— Герой погребен в бывшей семейной усыпальнице помещика Воробьева-Серебряного, верные у нас сведения?
— Наивернейшие! — Синица развел руками. — Я-то и фамилии этого кровопийцы никогда не слышал!
— Вот и хорошо, что мы вас просветили, — кивнул Молчун. — А покажите-ка, как лучше туда подъехать.
— Да тут все рядышком, — кивнул Синица. — Если машинами, то вокруг придётся, по-над оврагом. А если пешком — напрямки!
— Вот и покажете. Пойдёмте!
— Сейчас я и директора музейного туда вызову, — Синица потянулся к телефону, но Юрий Борисович остановил его руку. С выражением безропотной покорности судьбе на дородном щекастом лице, глава Семеново-Изобильного последовал за приезжими в сторону «Гелендвагенов».
Обогнув овраг, басовито урчащие форсированными движками машины спустились по пологому склону мимо деревянных растрескавшихся крестов и покосившихся оградок и остановились. Как ни странно, но Тихон Михайлович был уже на месте. То ли беспроводная связь работала в селе лучше телефонной, то ли интуиция у старика была надежней любых технических средств.
Бывший помещичий склеп был на погосте единственным и выглядел незатейливо. Невысокий, чуть выше человеческого роста, вход оформлен под греческий стиль: по сторонам от решётчатой двери белые мраморные колонны, над ними, как положено, барельеф, изображающий двух печальных ангелов, преклонивших колена.
— Здесь и нашел последнее упокоение красный командир товарищ Семенов, — включил свой встроенный экскурсионный магнитофон директор музея. — Бойцы Красной Армии, разъярённые гибелью командира, вскрыли склеп, вышвырнули ненавистные барские кости и под торжественные похоронные залпы уложили туда тело Ивана Семенова, который так истово мечтал о новой справедливой жизни и не считался ни с чем в боях за неё…
Молчун нахмурился, и магнитофон замолк. Небольшая делегация подошла ко входу. Решётка была намертво приварена к металлической раме. Из глубины тянуло характерным смрадом тления. Сразу за решёткой три ступеньки и — вытянувшаяся вдоль стены, выступающая над полом могильная плита.
— Ой, только у нас ключей-то нет! — всполошился Синица и набросился на музейщика. — Где ключи? Это же твоя епархия! Ключи должны быть в коробочке, опечатаны, замок смазан…
— Да какие ключи, Юрий Петрович? Сколько-то лет прошло? Я в девятнадцатом году еще и не родился…
— Отойдите в сторонку, может, к вам появятся вопросы, — сказал Молчун, направляясь к автомобилям.
Через минуту срезанная «болгаркой» решетчатая дверь улеглась на усыпанную мелкими ромашками землю. Непосредственно эксгумацию осуществляли четверо крепких мужчин, одетых в спортивные костюмы, с респираторами на лицах. Юрий Борисович снимал все на видеокамеру. Два лома поддели каменную плиту с противоположных концов… несколько выверенных аккуратных усилий, и плита со сдавленным вздохом, напоминающим звук, с которым подаётся настойчивому штопору плотно вставленная пробка, вышла из пазов.
Эксгуматоры окружили каменный монолит, продели ломы в чугунные кольца, ухватили поудобней.
