Потом я пойду в пятый класс и сяду с Танькой Казачинской за одной партой. Мы будем бегать на Пышму еще и в сентябре, и Юра научит меня плавать. Как-то вечером мы заберемся на крышу сарая и будем долго-долго смотреть вверх, пока не увидим, как махонькая звездочка медленно проплывет по небу, посылая нам свое «бип-бип».
А потом выпадет снег. И однажды родители разбудят меня среди ночи, и все выбегут во двор, и небо будет полыхать разноцветными полосами, а папа скажет маме: «Чтобы на Урале и северное сиянье – быть такого не может!»
Сумасшедшая бабка Ольга будет кружиться по двору, задрав кверху лицо и громко крича:
– Я люблю тебя, мой Камышлофф!
Первая любовь
Не хотелось мне идти на эти смотрины, ужасно не хотелось. Но она так настаивала, просила, умоляла. «Мама и папа хотят поскорее с тобой познакомиться! Ты пойми, для них же это очень важно!»
Мы с ней вообще-то очень разные. Даже не понимаю, что нас соединило пару недель назад. Случайно все вышло. Назвать ее красавицей язык не повернется даже у самого болтливого. Ребята посмеивались: «По улице ходила большая крокодила…» Я не обижался – ну и пусть она выше меня, пусть у нее далеко идущие планы, а у меня никаких матримониальных намерений нет. Что, так и сказать ее родителям? Зачем идти?
И вообще я какой-то пассивный в этой истории. Когда ее предки укатили на дачу, она меня чуть ли не силой затащила к себе домой. Шикарная квартира – папа какой-то начальник, мама в торговле. Расположились в гостиной на огромном кожаном диване. Теперь иди знакомиться с предками. Они станут прощупывать тебя со всех сторон, а ты соответствуй ситуации и статусу жениха. Не, не хочу я идти на эти смотрины!
«В субботу в шесть, не опаздывай, папа этого не любит». И в 18–01 я нажал кнопку звонка, держа в руках скромный букетик для мамахен.
– Здравствуйте, Геннадий! Рады познакомиться. О, мои любимые нарциссы, я могу на них часами любоваться! А вот эти домашние тапочки специально для вас приобретены, даже ценник не отрезали: если не подойдут, поменяем. Ну, мойте руки – и милости просим к столу!
Ждали меня здесь, похоже, годами. Глянули быстро на мои дырявые башмаки, подумали наверняка: «Ничего, хлебушко выкормит, водичка отмоет, будет – как все».
Стол ослеплял. Расстарались. Посадили меня напротив мамахен. Дочь – о правую руку, папахен – о левую, я посередине зажат.
– А как вы относитесь к спиртному? – папаша наклонил над моей рюмкой плоскую бутылку французского коньяка.
– Хорошо бы, – никулинским голосом пробормотал я, делая вид, что пытаюсь прочитать незнакомую этикетку.
Налили всем. Папаша встал в торжественную позу:
– Предлагаю выпить за знакомство! Пусть оно ознаменует все самое лучшее, и пусть наш гостеприимный дом покажется вам, Геннадий, родным!
«Ага, – подумал я. – мало не покажется». Но чокнулся со всеми, пытаясь улыбчиво глядеть хозяевам в глаза. Рюмка была настолько маленькая, что я чуть не поперхнулся. Мамахен посмотрела на меня с легкой тревогой.
– А чем вы занимаетесь, Геннадий? – спросила она, дождавшись, когда застучат вилки.
Допрос начался. Под такую закуску положено принимать любые правила игры.
– Я журналист. Работаю в многотиражной газете.
– И какая, я извиняюсь, зарплата у вас? – подключился папахен слева. – Сколько, если не секрет, получаете?
– Зарплата маленькая, – после коньяка почему-то стало жалко себя, и я заторопился. – Но у нас же еще гонорары есть. И у творческих работников, и у фотокорреспондента, например. У него один опубликованный снимок – это дополнительно рубль. Вот вчера был легкоатлетический кросс, мы стоим в кустах, бегун показался на дорожке, мы фотокору кричим: «Вовка, рубль бежит!»
Папахен молча налил по второй. Мать с дочерью тоже как-то приуныли.
– И у вас рубль?
– Нет, у нас построчно. Больше напишешь – больше получишь. Недавно вот мой очерк в областной газете опубликовали, триста пятьдесят рублей гонорару получил.
– Сколько-сколько?! – выдохнули они чуть не хором.
– Триста пятьдесят.
Мгновенно всё смешалось в доме. Папаша улыбался мечтательно, глядя куда-то в светлое будущее. Мамаша елозила на стуле, не сводя с меня повлажневших глаз.
– Дочь, ты почему за Геночкой не ухаживаешь? Накладывай холодное нашему дорогому гостю! Отец, налей ему!
Тот снова встал, говорил долго, опять про то, что «ознаменовано этой судьбоносной встречей», про детские голоса, которые «должны наполнять каждый нормальный советский дом». Праздник разгорался. По протоколу наверняка полагались еще горячее блюдо и обязательный торт – это как водится.
– Геннадий, а каких писателей вы любите? – мамаша явно пыталась найти во мне родственную душу. – Вы любите Тургенева? Я просто обожаю его повесть «Первая любовь»! А вот Толстого – я не очень, он как-то длинно пишет.
