оборачивался громадным медведем – чуть ли не в два раза больше нее, – обнюхивал, вылизывал морду, живот, тыкал носом, рычал: вставай, мол, иди! Нужно двигаться! Смотри, какое озеро, как можно полежать в воде, попить! Я специально для тебя запустил туда толстую форель и карпов. Знаешь, как это вкусно?
Пол стонала и плакала, и не прельщали ее ни принесенные, еще трепещущие и остро пахнущие кровью зайцы, ни крупная жирная рыба. И глотала она, подчиняясь рыку большого самца, и встать пыталась – но тут же падала от слабости.
И только охранники на входе во внутренний двор видели, каким бледным и мрачным от горя возвращается в замок их монарх. С подданными Демьян оставался сух и любезен, и лишь участившиеся вспышки гнева да практически не возвращающиеся к спокойному цвету звериные желтые глаза выдавали тяжесть, которую нес он внутри.
Все полнолуние большой медведь провел с Полиной – спал рядом, грея жарким боком, ворочал ее, драл перед ее носом поросят, чтобы пробудить интерес к жизни. Полину сейчас он ощущал как зверя. Без проблесков сознания, без ощущения спящего человека внутри, как было, когда она оборачивалась в прошлое полнолуние. Тогда до нее можно было дозваться. А сейчас – нет. Но он все равно звал – и не слышал отклика. Да и мыслей там как таковых не было. Только ощущения. Больно. Слабость. Сонливость. Приевшийся уже тупой голод и тошнота после еды. Раздражение и угроза в сторону людей. Страх по отношению к нему, Демьяну, и усталая покорность ему же в медвежьей ипостаси.
В день, когда произошло исцеление, он спустился в часовню Хозяина лесов в сопровождении гулко ступающих стражей-варронтов. Каменные медведи, подойдя ко входу, послушно встали на свои места, слились со стеной, застыли. А король приложил кольцо к двери и вошел внутрь. И не был Демьян Бермонт трусом, но ему пришлось преодолеть свой стыд и свою боль, чтобы сделать шаг в окрашенные безумием воспоминания.
«Демьян. Милый. Это же я. Демьянчик, родной мой…»
Запах крови и слез. Мечущаяся жертва, которая так долго убегала и так сладка на вкус. Она прыгает от него, кричит, боится, и охотничий инстинкт заглушает рассудок. Хочется больше крови и сочного мяса, но запах молодой самки смущает зверя, и он вынюхивает жертву, снова пробует ее кровь.
«Ты обещал, что мне не нужно тебя бояться!»
Короткий поцелуй, резкое движение, вызвавшее ярость – и за несколько мгновений переплавившее жажду крови в жажду иного свойства.
«Я твоя жена! Жена!»
Бермонт опустился перед окровавленным алтарем на колени, прислонился к нему лбом. Запахи все еще были сильны, и руки на теплом камне сами по себе сжались, требуя оборота. Не имело значения, что он был заражен, что не контролировал себя. Виноват. Не предусмотрел, отмахнулся от предупреждения старого Тайкахе и своего божественного покровителя, слишком сильным себя чувствовал, слишком счастливым. Урок собственной ничтожности перед судьбой он усвоил хорошо, но какой ценой? Как исправить содеянное по самоуверенности и гордыне?
Бермонт поднял голову, упрямо взглянул на своего божественного прародителя.
«Я подвел тебя. Но я все равно приду к тебе. И ты ответишь мне, чего бы мне это ни стоило».
Бог не стал говорить, хмурясь на дерзость сына своего, и Демьян широкой ладонью провел по бурым подтекам на алтаре, чувствуя кожей холод скалы, поднимающейся из земных недр. Давным-давно этот камень использовался как брачное ложе для мужчин их рода. Здесь, в полумраке, делал король невесту женой – считалось, что под кровом Хозяина лесов дитя получится сильнее, крепче, и монарх возьмет от женщины больше сил. Но уже несколько сотен лет не брали здесь берманы клана Бермонт своих жен. Только приводили наутро, капали на алтарь кровью в подтверждение того, что брак свершен.
Что же, Демьян чувствовал, как бурлит в его жилах сила, не сравнимая с той, что была у него прежде, и теплая зима, расходящаяся по Бермонту, подтверждала верность давней традиции. В любом случае он отказался бы и от этой силы, и от этого тепла, только бы вернуть себе Полину.
Под его пальцы мягким ковром стелились поднимающиеся с каменного пола новорожденные светло-зеленые мхи, закрывая руны по краям алтаря и кровь его жены, а черный камень от отчаяния потомка Хозяина лесов вдруг начал со стоном уходить обратно в скалу – Демьян отнял руки, посмотрел на вдавленные в плиту глубокие отпечатки ладоней, уже зарастающие мхом, поднялся и вышел.
Вечером к дверям его покоев пришел Свенсен. Попросил выслушать, опустился на колени, снял нож, положив его перед собой. И, ничего не утаивая, рассказал, как с другими берманами искал взбесившегося короля, чтобы убить его.
– Ты волен взыскать с меня, – сказал Свенсен покаянно. – Единственным человеком, кто верил, что тебя можно спасти, была твоя королева. И если бы мы нашли тебя раньше, то ты был бы мертв. Она спасла тебя, увела в тайный ход – дверь захлопнулась прежде, чем мы проникли туда. Спасла и второй раз здесь, в коридоре. И третий, – добавил он тяжело.
– Встань, Хиль, – сухо ответил Бермонт. – Ты знаешь, что я поступил бы так же. Потому я и не уничтожил нападавших, что они были правы – по сути, не по чести. По чести они должны были служить Полине, пока я не умер, но кто мог подумать, что есть спасение? Встань. Мне не за что тебя винить. Только себя.
Свенсен поднялся, взглянул на хмурого короля.
– Что ты будешь теперь делать? – спросил он. – Что я могу сделать для тебя?
– Сейчас – к жене, – сообщил Демьян. – Ночь буду с ней, а завтра отвезешь меня к Тайкахе. Хочу поговорить с ним.
