Глава 19. Чья эта смерть?
Леший аккуратно опустил на землю божественную кувалду, пристально посмотрел на Иванушку и сказал:
– Иди. До капища девять шагов, а я взадпятки пойду – змею встречу.
Аука повернулся и пошел навстречу усиливающемуся противному гулу.
Огромная, опасная, отливающая ночной мглой и смертью чешуйчатая царица северных змей приблизилась к перегородившему путь лешему.
– Я – Ламия! – громогласно зашипела свернувшаяся напряженными кольцами змея. Готовая рвануться вперед, готовая убить и растерзать по воле Чернобога, она смотрела непроницаемыми глазами на Ауку и почему-то медлила с атакой. Не этого противника искала она, не его должна была остановить.
– Уйди с дороги, лесной житель, – вновь оглушительно прошипела Ламия. – Ты мне не нужен.
– Это лес хозяйки, – проскрипел Аука. – Она скоро вернется, и тогда ты пожалеешь!
– О чем мне жалеть, – змея поднялась в рост человека и неожиданно рванулась в атаку. Ее голова размером с голову взрослого быка ударила в грудь лешего, после чего толстые змеиные кольца обвили тело Ауки. Пасть распахнулась. – Царица змей попыталась схватить и оторвать лешему голову, но преданный слуга Бабы Яги и верный защитник Иванушки сам ухватился бугристыми руками за извивающееся тело Ламии и изо всех сил принялся душить змею.
Оба противника давили и давили друг друга. Змея хрипела, но продолжала сжимать кольца вокруг туловища несдающегося лешего.
Противостояние затягивалось. Этот неподвижный, но напряженный бой не мог продолжаться вечно… Тело лешего громко хрустнуло и переломилось пополам, руки замерли двумя корягами. Ламия ухватила пастью голову лесного существа, вмиг оторвала ее и выплюнула, с удивлением обнаружив, что сражается с обыкновенным, старым, при этом еще и засохшим пнем.
Неведомо откуда появившийся Иванушка с диким криком подбежал к чудищу и со всего маху ударил Ламию… кувалдой Перуна!
Царица всех северных гадов дернулась. Она попыталась уклониться от страшного оружия, но рука поверженного лешего так некстати уткнулась в корень и змея не успела. Не успела увернуться.
Удар пришелся чуть ниже основания черепа, голова подломилась – и огромная змея забилась в конвульсиях. Она хаотично хлестала огромным хвостом, а княжич Иванушка с удивлением взирал на зажатую в руках удивительную рукоять пятипудовой кувалды Перуна. Инкрустация молота искрилась и переливалась. В расширенных зрачках парня отражались божественной красоты бегущие огненные дорожки.
Но Иванушка удивлялся не красоте молота, а тому обстоятельству, что он не только смог поднять эту неимоверную тяжесть, но даже смог этим сражаться.
В разбросанных вокруг ветках, нагромождениях корней и сухих коряг юный княжич не смог опознать погибшего лешего. Когда-то Аука вышел из бурелома и валежника, а вот теперь, после своей гибели, вновь растворился в лесных дебрях.
Иванушка подбросил волшебный молот, тот неожиданно легко крутанулся в воздухе и с хлопком впечатался обратно в ладонь. Парень с опаской приблизился к поверженной гигантской гадюке и прошептал:
– Какая страховитая гадина, прости господи!
Иванушка вернулся на мощеную дорогу и с сожалением в сердце об еще одном погибшем товарище пошел к своей цели. А меч Аттилы под именем «Бич Божий» так и остался бесславно валяться в зарослях поблекшего осеннего папоротника. Княжич Иван совсем позабыл о нем.
Заговор Бабы Яги сработал: только добрый и влюбленный человек в момент страшной опасности сможет поднять пятипудовый молот Перуна, пытаясь спасти друга либо свою истинную любовь. А тяжкий вес молота значения в этом случае не имел, не имеет и не будет иметь. Вот почему Иванушка, не то умный, не то дурак, совсем забыл о мече вождя гуннов – в его руках блистал молот Перуна, и не было теперь для молодого богатыря прекраснее оружия на всей земле русской.
Иванушка двинулся дальше и вдруг посмотрел под ноги, где что-то происходило. Мерцающие в тенистой мгле огоньки обозначали предел поганого капища. Тропа закончилась и теперь перед княжичем открылась таинственная и зловещая картина.
В центре черной окружности уже многие века возвышался заклан-камень.
В те, прежние, времена, давным-давно, темно-серый утоптанный песок часто принимал в себя жирную, пульсирующую и такую горячую кровь сакральных жертв. Невообразимые по своей жестокости ритуалы творились здесь. Теперь же все изменилось.
Давненько уже не ступала сюда нога человека. Доброго ли, злого ли, но человека. Да и зверь стороной гиблое место обойдет: не пробежит зайчишка, не напишет тонкую строчку следов рыскающая лиса. Затянуло каменную глыбу колючими вьюнами, многими слоями заплело ритуальный стол смерти. Да и перевернутый древний трон владыки кривая уродливая сосна оплела стелющимися стволами и застывшими на все времена ветвями толщиной в руку. Возле
