урок разметавшихся во сне учеников. Дождь ударял по тополям, а ему представилось, что на кухне доходит яичница. Андрей почувствовал, что хочет есть. Но этот вариант с яичницей был столь же доступен, сколь и мучительно невозможен теперь.
Два дня, проведенные с Сашей, уже отдалились и заняли свое место в небывалом и привычном для него когда-то. И сам он, казалось, снова был прежним. На минуту представилось кресло, в котором ему так уютно думалось о Саше. И ночные дома, без очертаний, только с уходящими в их нутряную глубину электрическими окнами, казавшиеся плывущими кораблями. Теперь он тоже был на одном из этих кораблей, везущих счастье. Но настала пора сходить.
– Иди ко мне, – вдруг позвала Саша. Он подошел, стал у постели. Теперь он мог разглядеть ее улыбку.
Андрей снова подумал, что то «да» вырвалось у Саши словно бы назло счастью, в котором она теперь пребывала. Ложное чувство вины?
Ведь чувства, придумал он тут же, подобны живым существам: едва возникнув, неудержимо стремятся к количественному накоплению, к росту, к самосознанию, что ли. И если в этом процессе недостает действительных опор, они, не задумываясь, изобретают мнимые. Этой мнимой опорой и было то признание, которое наперекор своему счастью, даже в укор ему, в отместку, может быть, сделала Саша.
Но эта догадка не принесла утешения.
В сущности, он был участником заурядного адюльтера. Андрей подставил того, другого, на свое место, и более даже того – представил вместо Саши другую. И ничего в мире не изменилось.
Самое странное, картинка эта прекрасным образом заместила хаотический рисунок его мучений и оставила одну лишь, понятную, ясную, недолговечную линию радости. С ней исчезало то роковое, что все эти годы влекло его к Саше.
Он подумал, что, в сущности, вся его любовь состояла до сих пор из ожидания и разлуки.
Что это – извечное свойство души или изъян характера? Почему живем мы либо в будущем, либо в прошедшем и лишь в настоящем нет для нас дома?
В эти три дня Саша заставила его жить настоящим, которое все время уходило и уже как бы погружало его в тоску по прошедшему. Он любил ее любящую и полуотвергающую.
Андрей впервые подумал о «третьем» без неприязни.
– Расскажи о нем, – попросил Андрей. – Кто он?
– Я ведь уже говорила, – отозвалась Саша. – И не надо больше. Ладно? Я не хочу.
И Андрей вспомнил, что действительно, чуть ли не первое, о чем сказала ему Саша, – было о нем. Сказала поспешно, словно желая обогнать саму себя. Даже имя его, кажется, назвала. А он пропустил мимо. Не придал значения. Идиот.
– Хочу стол помидоров. Целую гору. И море. И чтобы было тепло. А больше ничего, – сказала Саша.
Он был несколько уязвлен, что в этой идиллии не нашлось места ему.
– Ты ешь помидоры, и вдруг из-за скалы появляется принц…
– Ох, оставьте эти дела. Никаких принцев.
– Ну, я выхожу…
– Нетушки. Тебя-то там не будет во всяком случае. Я хочу быть одна. Чтоб спокойно было, а какой с тобой покой? Ты сразу либо целоваться полезешь, либо отношения выяснять.
– Я не буду, – улыбнулся он. – Я посижу у твоих ног, молчаливый, как собака.
– И ничего у тебя не получится.
– Но в Томашов-то мы с тобой когда-нибудь махнем?
Это слово уже было из их языка. В первый же вечер Саша поставила ему Эву Демарчик, и он был потрясен грудным глубоким голосом незнакомой польки. «А может, нам с тобой в Томашов сбежать хоть на день, мой любимый…» Он сразу понял, что это про них. И Саша поняла.
– В Томашов – обязательно. – Саша посмотрела на него своими огромными сияющими глазами.
В школе напротив снова прозвенел звонок.
– Дети, можно выходить на перемену, – грустно сказал он.
– Хочу к тебе на урок. Хочу быть твоей ученицей. Ты возьмешь меня?
– Нет. Ты будешь срывать мне занятия.
– Да нет же, я буду самой восторженной твоей ученицей, буду всем говорить, какой ты умный.
– Не ханжи.
– Правда. Я буду смирной и старательной.
– Мне кажется, у тебя ничего не получится.
– Нахал.
Они вышли на кухню. Из угла глядел на них немой попугай. Саша объяснила, что по незнанию пропустила первые сорок дней, когда попугая можно было
