Ужас на поле для гольфа. Приключения Жюля де Грандена

Адирондаке[91], фрагмента Англии. Высокие каменные стены, увитые плющом, окружали парк; широкая гравиевая дорога вела от больших железных ворот сквозь кедровую аллею к двухэтажному особняку в стиле времен Тюдоров с черепицей из красного кедра, по которой поместье и получило свое название[92].

Внутри дом соответствовал внешнему облику. Широкий зал, вымощенный камнем, был обшит панелями орехового дерева и укреплен тесаными кедровыми потолочными балками и плитами. Камин, шириной, пожалуй, с ворота гаража небольшого пригородного коттеджа, размещался на северной стене. Вверх к резной балюстраде тянулись витые лестницы. Единственная живопись – портрет старшего Джона Аглинберри, висел на затененной стене напротив лестницы.

– Но, мсье, это удивительно! – воскликнул де Гранден, рассматривая портрет. – Вы так похожи на своего деда! Вас даже можно принять за его сына – pardieu! – а уж если вас одеть в такие же одежды – так будет один к одному!

– Да, сходство есть, – улыбнулся молодой Аглинберри. – Бедный дядя Джон, так мрачно смотрит! Будто только что похоронил всех своих друзей и теперь сам собрался к гробовщику!

Француз укоризненно покачал головой в ответ на шутку молодого человека.

– Нехорошо так говорить, он и должен был выглядеть грустным. Когда станете жертвой любви, будете смотреть печально, друг мой.

Остаток дня мы потратили на обследование дома и ближайшей территории. Приготовили по-походному ужин в камине и около девяти часов все поднялись по лестнице на ночлег.

– Запомните, друг мой, – предупредил де Гранден нашего хозяина, – если услышите посторонний шум, сразу же звоните в колокольчик. Мы с доктором Троубриджем будем спать как кошки – с открытыми глазами и выпущенными коготками.

– Ни за что, – иронично отозвался хозяин. – Я уже ночевал здесь и не видел и не слышал ничего сверхъестественного, кроме испуганной крысы.

Я проспал, наверное, полчаса или час – и тут проснулся от легкого толчка и сел на кровати.

– Троубридж, друг мой Троубридж, – раздался голос де Грандена из темноты. – Поднимайтесь: кажется, я слышал колокольчик мсье Аглинберри!

Я накинул на пижаму халат, достал из-под подушки заряженный пистолет и фонарик.

– Пойдемте, я готов, – шепнул я.

Крадучись мы приблизились к комнате нашего хозяина, и де Гранден остановился у двери. До нас доносился его безмятежный храп.

– Думаю, вам послышалось, де Гранден, – усмехнулся я, но он махнул рукой.

– Ш-ш-ш, тихо! – приказал он. – Неужели вы не слышите, друг мой? Вот!

Я прислушался, но до моих ушей не донеслось даже призрачного скрипа половицы, и вдруг…

Я услышал легкий далекий звук колокольчиков – слабый, настолько слабый, что его можно было бы принять за отзвук. «Дзинь-дзинь, дзинь-дзинь, дзинь-дзинь…» – раздалось едва ли громче шелеста шелка. Каждый пятый удар был сильнее – и далее в круговом ритме. Эта музыка раздавалась не из-за двери Аглинберри. Похоже, волшебный перезвон шел по лестнице из зала. То же показалось и моему спутнику: он уже крался к верхней площадке лестницы, производя мягкими тапочками не больше шума, чем шелест крыльев мотылька в ночном эфире.

Следом скользнул и я. Пистолет и фонарик были при мне, но я позабыл о них, глядя в напряженное лицо моего друга. Я высунулся из-за его плеча. В одном из высоких окон в зале были приотворены ставни; луч тусклого лунного света не более трех футов в диаметре, лежал на полу перед портретом старшего Аглинберри. Над ним кружился тонкий, едва различимый шлейф из дыма. Я вгляделся. Нет, это был не дым, а шевеление муслина – светящийся воздушный свет, почти бесцветный в своей прозрачности, – но все-таки ткань. Я недоверчиво всматривался, как нечто в лунном свете принимает очертания. Показались узкие лодыжки стройных высоких ног, перевитых цепочками; менее отчетливо, как фигура на импрессионистическом полотне, обрисовался контур женского тела, колеблющегося в такт музыке в черном пространстве зала. Круг за кругом видение двигалось в удивительном изящном танце; подол муслиновой юбки покачивался в такт движению ног; крошечные золотые колокольчики на браслетах издавали волшебный перезвон.

– Morbleu! – прошептал де Гранден. – Вы тоже видите это, друг мой Троубридж?

– Я… – вполголоса начал я, но внезапно остановился: возможно, ветер затворил ставни, перекрыв лунный луч, будто электрик погасил театральный софит. Видение мгновенно исчезло. Не было феи, танцующей перед портретом старого Джона Аглинберри, не было перезвона браслетов в старом доме. Остались только двое заспанных мужчин в халатах и пижамах, стоящих на лестничном пролете и глупо всматривающихся в пустынную тьму залы.

– Я думаю, я видел… – начал я снова, но вновь был прерван – на этот раз конкретным звоном колокольчика из спальни Аглинберри.

Мы бросились по коридору и распахнули дверь.

– Мсье Аглинберри, – вскричал де Гранден, – кто-то входил в вашу комнату? Мы с доктором Троубриджем…

Молодой человек сидел на кровати, смущенно улыбаясь под лучами наших фонариков.

– У меня, наверное, был нервный срыв, – признался он. – Никогда раньше такого не случалось. Секунду назад мне показалось, что кто-то прикоснулся к моим губам – словно мягкий бархат крыла летучей мыши. Я едва почувствовал это, и все же проснулся, схватил колокольчик и стал трезвонить, как дурак. Глупо, да? – он посмотрел в окно. – Это не могла быть летучая мышь, потому что утром я затянул окно москитной сеткой. Вот… но она