не груду камней, а свое детство.
Мне быстро наскучило просто стоять на месте, но торопить девушку не стал: для нее все происходящее явно имело какой-то очень важный смысл.
Наконец Рина вздрогнула, стряхивая оцепенение, и вновь уставилась на меня. Взгляд ее сделался больным, потерянным.
— Ив, а я могу сюда приходить? Хотя бы иногда? — с мольбой проговорила она.
— Конечно, — ответил я, пожав плечами. — Это ведь твой дом.
— Спасибо, — вновь едва слышно повторила дана и сама двинулась к выходу, тихо попросив: — Расскажи мне, пожалуйста, что удалось выяснить про них.
Пересказ много времени не занял, я только и успел, что привести упряжь в порядок и пустить лошадей шагом прочь от дома. Рина почти ничего не спрашивала, а потом и вовсе умолкла, держась обеими руками за мой пояс и уткнувшись лбом между лопаток. Когда пара пошла рысью, девушке пришлось чуть отстраниться. Обратный путь во дворец мы проделали в молчании.
— Ржа побери, — опомнился я, когда лошадей вместе с колесницей забрал конюх, а мы с Риной зашагали к Верхнему дворцу. — Я забыл взять из кабинета документ о собственности, хотел сразу передать его тебе.
— Ну, передашь потом, — бесцветным голосом проговорила она, а потом чуть оживленнее предложила: — Или, может быть, сходим прямо сейчас?
— Не думаю, что это хорошая идея, — заметил я с сомнением.
— На самом деле мне просто не хочется сейчас оставаться одной, — тихо призналась девушка. — Я очень рада, что дом нашелся, что я взглянула на него, но… это очень грустно. И больно. Мне кажется, я больше никогда не захочу переступать его порог. Как будто я много лет не виделась с потерянным другом или родным человеком — а потом вдруг попала на его похороны. Узнаешь знакомые черты, понимаешь, что это он, но никак не получается соединить воспоминания с холодным мертвым телом.
— Это пройдет, — проговорил я. — А если нет, никто не заставляет тебя там жить, в любой момент можно продать этот дом. Или пустить жильцов.
— Спасибо, — вновь кивнула она, немного помолчала и продолжила: — Очень странное ощущение, никак не могу к нему привыкнуть. У меня есть дом, свой собственный. И мама. До сих пор она казалась мне почти сном, чем-то волшебным и ненастоящим. Нет, я, конечно, умом понимаю, что без мамы я бы вряд ли появилась на свет, но воспоминания как будто только сейчас стали настоящими. И их стало гораздо больше…
— Главное только, одна не вздумай никуда уезжать, — предупредил ее.
— Да, я помню, — девушка слабо улыбнулась и кивнула.
До кабинета мы добрались в молчании и без происшествий. Нужная бумага обнаружилась на том же месте, где я ее оставил.
— Вот, держи.
Рина не глядя взяла у меня документ, резко кивнула, быстрыми нервными движениями свернула его в трубочку — а потом вдруг порывисто подалась вперед, крепко обняла меня за пояс, прижалась всем телом, уткнулась лицом мне в грудь, судорожно вздохнула и замерла.
И я тоже замер, не зная, что делать. Здравый смысл требовал поскорее отстранить девушку, чтобы лишний раз не рисковать и не допускать близкого контакта. Память же настойчиво рекомендовала приобнять Рину и помочь ей успокоиться, явно ведь не просто так она ко мне жмется.
На беду на стороне последней оказались и сиюминутные желания, поэтому я легонько сжал обеими руками плечи девушки. Большими пальцами машинально погладил нежную кожу под ключицами, незаметно для себя склонил голову, почти уткнувшись носом в ее волосы, пропитавшиеся запахом самшита.
Почему-то именно этот запах оказался тем роковым толчком, который в какое-то мгновение полностью изменил происходящее.
Правая ладонь скользнула с плеча Рины на шею, по позвоночнику вверх. Я с наслаждением запустил пальцы в густые мягкие волосы, удерживая голову девушки. Дана негромко охнула — от неожиданности или от боли — и безуспешно попыталась отстраниться. Я не позволил, второй рукой крепко прижал за талию, заставил запрокинуть голову и впился в ее губы поцелуем — грубым и, наверное, болезненным.
Рина растерялась. Не начала вырываться, наоборот, впала в непонятную прострацию и лишь едва ощутимо упиралась в мои плечи руками. Да она бы и не сумела ничего сделать: от ощущения нежной кожи под пальцами, от этого проклятого запаха, от податливого стройного тела в руках меня накрыло таким желанием, что стало больно.
Не хотелось играть, не хотелось развлекаться и растягивать удовольствие, как бывало обычно; мной управляло какое-то совершенно звериное желание как можно скорее овладеть, заклеймить, заявить свои права.
Остановиться сам я уже не мог, а Рина, увы, совсем ничего не могла мне противопоставить.
