свою мечту. Ему-то что? Брать ответственность на себя он не боялся. Все равно помирать не сегодня, так завтра. Поэтому он стремился к предельной ясности, четкости и однозначности.
Один из новоиспеченных военных комиссаров практически постоянно находился при генерале. Смотрел. Слушал. Наблюдал. Иногда спрашивал. По просьбе самого Куропаткина, разумеется, чтобы быстрее войти в курс дел и понять особенность военной специфики. Офицерский корпус отнесся к нововведению неоднозначно. Кому-то это понравилось, кому-то нет. Однако противиться и оспаривать решение генерала никто не стал.
Куропаткин бросил взгляд на позиции, на которых непрерывно рвались вражеские снаряды. Хмыкнул. И покосился на артиллерийского наблюдателя, который со специальным странным приспособлением на голове прислушивался к звукам выстрелов японских орудий. Конструкция была предельно проста – этакие две жестяные чашки, превращающие бойца в подобие Чебурашки, сосредоточенно ищущего друзей[54]. Вон какое лицо напряженное.
– Сто двадцать, – проронил наблюдатель, прислушиваясь.
– Пост пять, азимут сто двадцать, – продублировал его слова в трубку телефона начальник наблюдательного поста. А где-то там на другом конце провода в уютном домике, что стоял в глубоком тылу, расположился штаб армейской артиллерии, принимающий доклады.
К Маньчжурской армии удалось подтянуть не так много тяжелых орудий, чтобы применять их по старинке. Поэтому генерал Куропаткин решил серьезно модифицировать практику их использования. Куда стрелять тяжелым крепостным орудиям, коли цели не видно? Правильно. По счислению. Ради чего Алексей Николаевич выпросил у адмирала Алексеева пятерку артиллеристов из крепости Владивостока и от моряков. Далеко не самых лучших, разумеется. Но тут по кораблям стрелять не нужно, главное – чтобы умели внятно проводить счисления. Плюс-минус лапоть в этом деле был не так уж и важен, все равно накрывали площади.
Получая сведения об азимутах, в штабе армейской артиллерии сопоставляли данные и вычисляли места возможного расположения орудий противника. И довольно быстро, надо сказать. Это был второй этап контрбатарейной борьбы. На третьем штабисты, зная дислокацию своих орудий и их характеристики, проводили счисление углов наведения и передавали готовые пакеты дальше, отделу управлению огнем. А тот, в свою очередь, находясь в живом соприкосновении с подчиненными, организовывал артиллерийский налет на выявленные позиции противника.
Раз.
И по выбранной точке отрабатывали два десятка крепостных «шестидюймовок». Довольно экономно. Снарядов-то не так много имелось для них[55]. Наверное, имело бы смысл и «четырехдюймовые» орудия задействовать для контрбатарейной борьбы, но Куропаткин не спешил раскрывать все свои карты.
Завершив выезд на позиции, генерал направился в свой особняк.
Снова накатили усталость и тоска. Он смирился с тем, что придется умереть в ближайшее время и все прекрасно понимал, но все равно – животные инстинкты пытались бороться с разумом. Какое у него будет будущее после всех тех дел, что он тут натворит? Стать личным врагом ряда великих князей – это приговор. И хорошо, если просто убьют, ведь могут сделать много хуже. Выхода не было. Вообще. От осознания этого факта хотелось выть и рычать, но генерал держался. Как там говорил Гоголь? «Уж если на то пошло, чтобы умирать, – так никому ж из них не доведется так умирать![56]»
– Что с вами, ваше превосходительство? – осторожно осведомился адъютант, глядя на вновь посеревшее лицо Куропаткина. По штабу даже ходили слухи о каком-то недуге генерала. Дескать, держится, но слаб.
– Устал. Просто устал, – чуть нервно ответил командующий. – Я пойду, попробую вздремнуть немного. Мыслю, японцы сегодня в атаку не пойдут. Но если что случится – смело будите. Дело превыше всего. Поняли?
– Так точно, ваше превосходительство! Будить немедля в случае тревоги.
– Правильно. Выполняйте, – кивнул Куропаткин и вошел к себе, прикрыв дверь.
Оставшись наедине с собой, он вновь погрузился в тягостные мысли.
Уже не первый день он так копался в себе. Не первый. А все почему? Раньше было просто. «Старый жилец» быстро осознал весь масштаб и тяжесть своей вины, поэтому не противился неминуемой смерти, считая ее достойным и справедливым наказанием. А рядом с ним в одном и том же теле сидел тот, кто уже умер. Да, в будущем. Но это мало что меняло. Какие он имел права на это тело? Так, пошалить немного, да и то – с позволения владельца.
А пару недель назад пришло осознание проблемы – границы смазались, а личности начали смешиваться, сливаясь. И чем дальше, тем больше. Память объединялась, раскрывая новые подробности и смыслы, ранее недоступные. Да чего уж там? В голове генерала фактически родилась новая личность, которая хоть и осознавала преемственность материнских объектов, но считала себя самостоятельным и вполне независимым явлением природы, не желающим отвечать за дела, творимые предшественниками.
Прояснилась и мотивация Куропаткина, ввергнувшая его в это грязное дело. Наивный доброжелатель? Отнюдь. Он был хитрым и ловким карьеристом с изрядными способностями и талантами. Как оказалось, Алексей Николаевич прекрасно понимал, на что шел. Хотя и не осознавал масштабов последствий, но кто это осознавал до Гражданской войны? Никто. Русские люди еще не окунулись с головой во всю эту грязь, а потому лелеяли в своих душах возвышенные ожидания от революции.
