По речной глади мощно хлестнул коровий хвост и снова скрылся в воде.
– По нраву ты мне, чаровник, ну прям страсть до чего по нраву-то! Люблю таких смелых да грамотных, потому как долго они не живут, а у меня в хозяйстве-то молодь всегда пригодится. Молоди у нас везде дорога: косяки пасти, сомову чешую чистить, селян пугать опять же…
Левое ухо Кинфера, не скрытое волосами, порозовело, и Шадека это явственно встревожило.
– Хорош свариться, не за тем пришли!
– Шадек, да он же нарочно задирается!
– Кинфер, цыц! Говори, дядька-водник, зачем страху нагнал на селян?
Услышав уважительное обращение, рыбоглазый довольно прищурился, но отвечать не торопился. Покачивался на воде круглобоким чешуйчатым бочонком и смотрел на магов мертвыми желтыми глазами.
Губы Кинфера сжались узкой полоской, у рта прорезались морщинки.
– Не вздумай, – вполголоса бросил Шадек.
– А чего у эльфа-то уши красные? – прохрипело из речки. – Нешто злобится?
– Да катись это село к демоновой матери! – заорал Кинфер. – Вместе с лесом, болотами и этим тьиукал’лим сыном волосатого тор-ка!
– Поговорили, – Шадек махнул рукой, сел на песчано-травяной бережок и принялся дергать метелки из манницы.
Однако водник, против ожиданий, не озлился и не ушел обратно под воду, а рассмеялся, загудел «Ого-го!» и зашлепал ладонями по воде. Брызги полетели во все стороны, частью попадая и на эльфа.
– Вот это дело, вот это по-людски! А то встал на бережку чаровник-то эльфский, такой важный, хоть картины пиши с него! Э?
– Переверни тебя и шлепни пузом на воду, презренный фай’ка мом, – сквозь зубы процедил Кинфер и уселся рядом с Шадеком.
Водник осклабился, показав зеленоватые сточенные зубы. Тинный дух стал гуще.
Шадек выплюнул колосок и спросил:
– Ну так что, будем говорить или чешую сушить?
– Говорить, – сжалился водник. – А чего селяне сами-то не пришли, прислали заместо себя приблуд молодых каких-то? Небось совестно им поглядеть в глаза дядьке-воднику? А придется ведь, ох и придется-то!
– С чего это им должно быть совестно? – возмутился еще не остывший Кинфер. – Поганцев на село нагоняешь ты, а стыдиться должны они?
– Да вы еще дурнее, чем кажетесь! – воскликнул водник. – И селяне-то, выходит, тоже? Они думают, я им озорую?
– Они думают, ты им опсихел, – любезно уточнил Шадек. – Иначе отчего все это? Утопари, жабы. А факел в крышу? Это ж ты, выходит, с другим призорцем сговорился – с полевиком, с лешим? Зачем?
– Никакого понимания, – скорбно отметил рыбоглазый. – Ни почета дядьке-воднику, ни этого… соуживанчества.
Маги переглянулись. Водник проплыл туда-сюда вдоль берега, заложив руки за спину. На боках у него тоже имелась чешуя – тусклая, неплотно прилегающая к телу.
– И ведь мне еще не хуже многих! Вон приятель-багник по весне в Даэли утек, пока не поздно. Там дриады призорцев привечают, почитают. А у нас, в Ортае, чего? – Водник так зыркнул на магов, словно вся вина лежала на них двоих.
– А чего? – послушно спросил Шадек, хотя и сам знал ответ.
– Да порядку не стало! Позакрылись в городах за заборами, все бегом-скачком, призорцев не чтите, обычаев не помните. А мы-то не можем так! Не живем в суете промеж стенами! В старых деревнях, в глуши – еще как-то, да и то уже больше в привычку, чем с пониманием. Хатники, банники, хлевники – те пока держатся, про тех еще помнят. Хатнику молока отжалеют, хлевнику вечерю в ясли положат, баннику краюшку хлеба оставят. А вот как вести себя – про то у людей уже памяти нет. Чтоб ругань в хлеву стояла – мыслимо? А потом дивятся, что у них скотина худеет!
– Я понял, – вполголоса произнес Кинфер. – Они тут все прискорбные на голову.
– Ну а нам-то, природным призорцам, и вовсе житья не стало! Про нас вроде как знают – но не верят, не почитают, обычаи позабросили. Чистая безобразность! Приходят к реке без гостинцев, удила не окуривают. Соберутся в лес – поклонятся кое-как и клянчат хорошей охоты. А гостинец? А кровушку? Гонят скот на выпас – протараторят скоренько, сохрани, мол, и все тебе! Хлеба-соли жалко на угощение? Ну а когда они мельницу поставили, курицу не прикопавши, – я уже не стерпел! И полевика поднял, и лешего – теперь мы им покажем, как мавки кочуют!
– Ты почему жрецу все это не сказал? – рассердился Шадек. – Почему к нему не выплыл?
Водник насупился, выпятил вислые губы. Под ушами у него набухли кожаные мешки, сделавшие старика похожим на жабу.
– Долго они злили нас, да крепко озлили. Или все возвернется да станет по-прежнему, как при дедах было заведено, или сживем село со свету, ясно?
– Зачем злиться, когда можно помириться, а, дядька-водник? Объяснить, воспитать…
Старик нетерпеливо замотал головой, и на воду посыпалась подсохшая ряска.
– Мы призорцы, а не няньки, чтоб каждого учить, да и нет наших сил в таком-то неверии. Из последних стоим. Но не ждите, не отступимся! Что трое
