– Птахожор, – завороженно прошептала Бивилка, глядя на ужасное создание с нежностью.
Паук, скрытый мелкоячеистой сетью клетки, чуть раскачивался на длинных мощных лапах.
– Притом очень здоровенный, – подтвердила Умма. – Ты в Школе посещала курс «Омерзительные создания Идориса»?
– Расширенный курс живологии, – не заметив насмешки, ответила Бивилка, – не такой подробный, как твои уклонные занятия, конечно, но туда входит много не ортайских существ. Этот вот паук – из Даэли.
– Я знаю. А даже если б не знала, то догадаться легко: если видишь странную пакость, то она непременно из Даэли. – Умма потянула подругу за рукав. – Пойдем.
– Уммочка, – Бивилка трогательно прижала ладошки к груди, – Уммочка, ты сходи одна, ладно? Я тут поброжу, можно? Не обидишься?
– Ну, броди, – согласилась Умма. – Заберу тебя на обратном пути. Не потеряешься?
– Не потеряюсь, – Бивилка сделала нетерпеливый шажок к клеткам.
– Надеюсь, ты не станешь ничего здесь покупать, – сурово сдвинув брови, заявила Умма и выпустила рукав подруги.
Умме пришлось пожалеть, что они разделились с Бивилкой. Тащить покупки в одиночку было и неудобно, и тяжело. Девушка перехватывала торбы так и эдак, но они либо сразу впивались в пальцы, либо мешали двигаться в толпе.
Продуктов получилось неожиданно много.
Большой куль гречихи.
– Ох вкуснюча, розварюча, а какой мед с нее пчелки натащили – не нарадуешься! – скалила зубы востроглазая толстая тетка.
Огроменный кусок вырезки.
– Телочка это была, молоденькая да бойкая, своими руками прирезал ее, пока не встала на путь разврата! – таращил глаза седой продавец.
Тяжелая кринка сметаны.
– Хошь – на лицо мажь, будет кожа что бархат! А хошь – с блинами ешь, пока пояс не треснет! – нахваливала товар худенькая девица с толстенными русыми косами.
Пузатая плетеная бутыль с виноградным вином.
– Из самой Меравии к вашему столу привезли мы вино роскошное! Серебристое, аки лунь, да сладкое, как сам грех! – зазывал покупателей чернявый смуглый парень.
Умма хотела купить еще квасу и пшеничного хлеба, но, расплатившись за вино, поняла: сил хватит лишь на то, чтобы дотащиться обратно до рядов с животными да сгрузить часть клади на Бивилку. Но до этого девушке предстояло преодолеть добрых полперехода: сей вздох подруги находились в противоположных частях рынка и на разных берегах Арканата.
– И надо ж мне было ее оставить, – пыхтела Умма, пробираясь с торбами через медленно колышущуюся толпу.
Угадать передвижения людей было невозможно: вот женщина заинтересовалась резными ложками и замедлила шаг, а вот у молодой пары закапризничал ребенок и они вовсе остановились, перекрыв проход. А там кто-то увидел знакомого и рванул к нему наперерез, чуть не отдавив тебе ноги.
Вокруг гомонили, зазывали, торговались, звенели, хохотали. Рынок ничем не напоминал вчерашний неприветливый лабиринт рядов.
А еще было тепло. И пахло медом, печевом, густым подсолнуховым маслом.
Дотащив торбы до набережной и преодолев мостик, Умма сгрузила кладь у нагретого солнцем валуна в сторонке от прохожей дороги, да на него же присела. Вытерла лоб рукавом платьица и прищурилась на солнце. Еще пекучее, словно летнее. Ух, как же тяжело! Теперь еще пара длинных рядов, затем просторный пятачок с навесами ремесленников, а там уже и клетки с живностью, и Бивилка, которая наверняка не успела за это время налюбоваться на что-нибудь лохматое, кусачее и ядовитое.
Базарный гомон до набережной доносился едва разборчиво, словно далекий рокот морского прибоя.
Умма снова провела рукой по лбу, отгоняя некстати нахлынувшие воспоминания.
В детстве родители частенько отсылали ее в гости к материной сестре, в одну из многочисленных рыбацких деревушек в западной части Ортая. И не было для Уммы ничего желанней этих поездок.
В рыбацкой деревеньке ребенку все казалось восхитительным и волшебным. Соленый запах моря и рыбы. Дома, стоящие на высоких подпорках. Деревянные мостки, заменяющие улицы, – то сухие, как тарань, в соляных разводах, то мокрые и скользкие, словно медузы. Висящие повсюду сети – латаные-перелатаные, с заскорузлыми от морской воды узлами, а еще вязанки рыбы, развешанные у каждого дома, и бесчисленное множество юрких плоскодонных суденышек, которые местные называли смешным словом «козька».
Материна сестра, загорелая смешливая рыбачка, была на полтора десятка лет старше Уммы. Конечно, с ней было куда интересней и веселей, чем с вечно занятой и недовольной матерью. Другие жители деревушки тоже любили Умму, нарочно к ее приезду готовили чан ухи из пяти пород рыбы и волновались, чтобы «наш одуванчик» не слишком обгорел на солнце.
Разумеется, Умма обожала этих людей, обожала эти поездки и мечтала когда-нибудь навсегда перебраться на побережье.
