на месте клыка, который Хьялма выбил ему в поединке у Криницких ворот.
– Я говорил, что ты всегда был моим любимым братом?
Надломленный, лающий голос. Но и его Сармат слушал с удовольствием. Как он звучит, как в нем растворяются удивление и насмешка, расплываются призраки давних бархатных нот.
– Надеюсь, Хьялма умер? – Сармат прищурился. В темных глазах зазмеились медовые прожилки, похожие на язычки пламени.
– Он жив.
– Жаль. – Сармат потянулся, и цепи снова звякнули. – Но ненадолго, раз ты здесь.
Подумав, сглотнул с трудом:
– Как мать?
Он продолжал спрашивать, а Ярхо, отбросив чужой меч, пересек комнату и оказался рядом с ним. Теперь, когда Сармат понял, что брат не уйдет, в его голосе зазвучал голод: как Халлегат? Что происходит в мире? Забыли ли Сармата его друзья?
Цепи были крепки, но не крепче клинка Ярхо.
«Все, кто шел за тобой, либо отреклись, либо погибли. В Халлегате княжит Хьялма, и люди его любят. Вот уже три года мать носит траур – едва ли по Инголу. В мире спокойно без тебя, Сармат». Ярхо процедил еще одну короткую фразу и, схватив брата за ворот, рывком поднял на нетвердые ноги. На полу лежали разрубленные цепи.
Покачиваясь, Сармат прищурился сильнее, совсем по-змеиному. Потер вспухшие лиловые запястья. Провел грязными пальцами по рыжим космам, падающим на лопатки. Сплюнул под босые ноги и, вытерев рот рукавом, тихо спросил:
– Почему пришел?
Ярхо ему так и не ответил.
Он не ответит и позже, когда Хьялма возведет для братьев новую тюрьму, самую неприступную из всех. Когда их имена расщепят на легенды, княжества закипят в крови, а шаманы айхов-высокогорников проклянут хитрого человека, укравшего себе тело дракона. Ярхо бы не сказал и полслова о своем предательстве, но Сармат умел выуживать целые фразы. Даже спустя тысячу лет, которую Ярхо провел, врастая в гору.
Тысячу лет спал дракон, пойманный в ловушку Хьялмы и заключенный в обезображенное тело собственной матери. Тысячу лет Ярхо не знал сна – камень заменил его мышцы и кости, заполнил жилы. Он стоял, и горная порода была продолжением его позвоночника. Она обездвижила его ноги, сковала руки, сдавила грудь. Сармат спал, и под медными пластинами текли горячие токи крови. Из ноздрей выходил прозрачный пар, рассеивающийся над медовым блеском монет. Но сердце Ярхо остановилось, а горло забил гранит.
Высилась Матерь-гора: с юга ее стопы лизала Пустошь, с северо-запада – теплое Перламутровое море. К востоку лежали богатые деревни камнерезов – они платили хорошую дань. Сармат-змей охранял несметные сокровища, и его владычество крепло клинком Ярхо. Говорили, не было воина лучше него. Говорили, его не взять ни огнем, ни железом – страшен Ярхо-предатель. Он шел, и горы содрогались под его ратью.
– Ты помнишь Халлегат, Ярхо?
Не каждое княжество могло отправить Сармату людей. Везти рабов и невест было куда сложнее, чем сундуки, – люди бежали, заболевали и калечились в долгом пути. Сам Сармат забирал лишь девиц из земель, лежащих перед Матерь-горой, будто на ладони: поселения в Пустоши, деревни камнерезов и кибитки ирменков, горных кочевников с берегов Перламутрового моря. Выходило, что в некоторые полнолуния он оставался без пленных и жен.
И тогда, сидя в одном из своих чертогов, в окружении золота, бронзы и лоз драгоценных камней, Сармат пытался разговорить брата.
– Ярхо?
Кажется, начинался десятый август после его пробуждения. Сармат уже освоился в мире: жены научили его новому, изменившемуся языку, а драконьи глаза запомнили, как перекроились княжества за тысячу лет. Халлегат – в этом слове Сармат слышал тягучий мед и грохот щитов. Город их предков: они родились в Халлегате, выросли, а годы не оставили ни камня от его стен. Ярхо помнил его, но и только. Он не чувствовал сожаления.
– Вчера я пролетал над ним. На месте Дубовых чертогов прорезались скалы. Река высохла, и там, где отец собирал дружины, разросся бурьян. Площадь утонула в земле, а башни рассыпались. Я пытался разглядеть усыпальницы, но не нашел и следа.
Сармат возвращался к Халлегату не впервые, но в его голосе всегда слышалась боль. Ярхо стоял справа от княжеского трона, на котором полулежал брат, и молчал: ему не было дела и до живого города, не то что мертвого. Он бы сам сровнял его с землей, сам бы разрушил усыпальницы рода.
– Отец… Он говорил, что Халлегат вечен. – Сармат грустно усмехнулся. Он крутил тукерский кинжал: свет вспыхивал на кровавой россыпи рубинов. Искривленное лезвие принимало золотой отблеск. Пальцы у Сармата были узкие, обожженные, а на указательном сидел перстень – за десять лет у него появилось и кольцо в носу. Волосы пылали, косы держали дорогие зажимы. Сармат никак не мог надышаться своим богатством.
– Отец, отец… последний халлегатский князь.
Ярхо повернул шею. Сначала раздался хруст, а потом – скрежет слов:
– Последний – Хьялма.
Сармат даже перестал играть с кинжалом. Так и застыл на княжеском кресле, расслабленный, размякший. Затем подбросил нож, перехватил за
