– Рагне погиб, а ты даже не плачешь. Что бы ты сделала, если бы это был
Сошла бы с ума. Выцарапала бы сердце, чтобы оно перестало болеть. Каталась бы у холодных ног Сармата и выла до тех пор, пока бы не умерла.
– Я люблю вас всех, – выдавила княгиня.
Это правда. Но Сармата – куда сильнее, и в этом не ее вина. Ингерду очень рано выдали замуж за мужчину втрое старше ее. Хьялму и Ярхо у нее забрали сразу же – негоже бабе воспитывать княжеских детей, и Сармат стал ее отдушиной. Ласковый, веселый, смышленый Сармат. Рагне всегда был беспокойным: ночами пугал нянек, вопя так, что девушке хотелось накрыть его подушкой. Ингол оказался слабоумным – что про него говорить? А Ингерда так устала от жизни племенной кобылы, устала бояться мужа и быть вещью. Сармат всегда, и в десять, и в семнадцать лет находил время для нее. Он заботился о чувствах матери и проводил с ней вечера, если она грустила. Утешал, когда красавица-княгиня нашла первый седой волос, а позже привозил украшения, которые она так любила. Лал, изумруд, опал – в шкатулках Ингерды было множество браслетов, ожерелий и брошей. Больше, чем у любой другой женщины. Она носила плетеные венцы, жемчужные нити и богатые рясны, оттеняющие медь волос. Сапфир, кварц, малахит. Люди осуждали то, что Ингерда ходила в серьгах и кольцах даже во времена траура.
Она с трудом перевела взгляд на Рагне. Великие боги, как он был юн и горд.
– Мне тяжело, княже, – сказала Ингерда сыну. – Позволь мне уйти и скорбеть в одиночестве.
Хьялма посмотрел на нее так, что по спине женщины прошел холодок. Это она, бросаясь на колени, умоляла пощадить Сармата у Криницких ворот. И это она тайно радовалась, когда Ярхо предал своего князя и освободил Сармата из подгорной тюрьмы. Но Ингерда понимала, что теперь ее любимому сыну не будет пощады.
Человек он или дракон, неважно. Кого бы он ни сжигал, пусть его сохранят чешуя и кольчуга, защитят когти, зубы и мечи. Пусть Ярхо ведет его рати и вернейшие из жен охраняют его покой. Пусть Сармат будет жив и велик – а Ингерде остается оплакивать двух своих детей и просить, чтобы боги не забрали у нее третьего.
В Халлегате били колокола, и их поминальная песня не прекращалась еще несколько лет.
Каменная орда
I
Да будет могуч и прекрасен бой,
гремящий в твоей груди.
У него был ровный чеканный шаг. Тяжелый и до того громкий, что отзывался эхом на нижних этажах башни, поросшей диким плющом. Вечерами в ее узких бойницах плясал свет, а на пике реял обрывок княжеского знамени: красный крылатый змей на кремовом полотнище. Но пройдет девять лун, и башня будет сожжена. Спустя время на обгоревшие камни наползет свежий плющ, а черные щербины окон станут, не мигая, смотреть на окружавшее их глубокое ущелье. И ни заблудшие путники, ни лихие разбойники и горные ведьмы не рискнут подойти к этому проклятому месту.
Первое, что сделает Сармат-змей, превратившись в дракона, – выжжет свою тюрьму.
Никто не мог услышать Ярхо. Сначала стражники решили, что он приехал от князя, а когда поняли, было уже поздно. Они не сумели ничего сделать – Ярхо смял их, всех девятерых, нещадно, не проронив ни слова. Стражники даже не были его врагами, но он, не задумываясь, оставил их непогребенными – переступил через распластанные тела. Бесчестный поступок, но Ярхо ли бояться божьего гнева? Он предал своего брата и князя, а это куда страшнее.
Лестничная спираль была узкой, и Ярхо касался плечами стен. Перед дверью он постарался расправить грудь и занес меч, взятый из чужой руки. Ярхо знал, что Хьялма приказал уничтожить ключи, открывающие тюрьму брата, все до единого. Деревянная дверь поддалась не с первого удара: лезвие меча дрожало и шло выщерблинами, но наконец она жалобно всхлипнула, выгнулась и накренилась к полу, присыпанному трухой.
Из щели бойницы, расположенной под куполообразным потолком, лился слабый свет. У стены горбился человек, закованный в цепи, и поначалу Ярхо смог разглядеть лишь свалявшиеся блекло-рыжие волосы и длинную исподнюю рубаху. Потом – потом были сухие запястья, перетертые кандалами до сливовой синевы. И резко вскинутое лицо: осунувшееся, с впалыми щеками. Это ли Сармат? Блистательный, холеный Сармат, не показывавшийся без золота, винно-красных камней и узорной парчи? Где его красота, которую так любили женщины, – хитрый прищур глаз, лукавый излом губ? Он был заросший, с выцветшей до ржавчины редковатой бородой. Пропитавшийся кислым тюремным запахом, страшно худой. Прежний Сармат плясал с кривыми тукерскими саблями, а этого Ярхо мог убить одним ударом.
Грязная исподняя рубаха, поникшая шея, выступающие кости. Ярхо не видел только одного – следов побоев. Но Хьялма, устроивший тюрьму, знал, что Сармат никакой боли не боится так, как одиночества. Надсмотрщики даже не заходили к нему, а еду оставляли через прорезь в двери. Стража менялась раз в пару месяцев – у Сармата не оставалось возможности найти себе союзников. Он провел в тюрьме чуть больше трех лет и уже не походил на себя. Облезлая подвальная крыса: Сармат так бы и умер здесь. Хьялма бы все сделал, чтобы напомнить ему последние дни заморенного в темнице Ингола. Глаза бы тоже выколол, но тогда бы пришлось хоронить мать, которая бы как-нибудь да об этом узнала.
Одно время Сармат лишь подслеповато моргал. Потом поднял руку, и его цепи лязгнули, волочась по каменному полу. Он потер переносицу, будто стараясь прогнать видение: древесные щепы хрустят под тяжелой ступней Ярхо. Но видение не проходило, и тогда Сармат улыбнулся. Ярхо увидел пустоту
