завтра жилы станут лопаться от напряжения, а драконья кожа начнет жечь его, привариваться к костям. Ничего не останется, кроме как стащить ее с себя, полоса за полосой.
«Может, у тебя и будет чешуя дракона,
«Молунцзе» на языке высокогорников означало «вор».
Тогда Сармат еще не знал, что ему так часто придется возвращаться в человеческое обличье. Слишком часто для того, кому не было равных по силе и кто отвык от хрупкой беззащитной оболочки. На словах Сармат даже завидовал Ярхо, которого время обходило стороной и не ставило под удар. Вместе с каменным телом ему достались и мощь, и умение говорить – даром что тот пользовался только первым. Раздвоенному змеиному языку не хватало второго. Но все же Сармат бы не пожелал участи Ярхо. Внутри брат был мертв, давно мертв и холоден ко всему, что его окружало. Его не трогали ни радости завоеваний, ни вопли жертв, ни красота жен Сармата, пляшущих в мерцании самоцветов.
Сармат не мечтал о вечной жизни – он умрет, но будет в этом мире до тех пор, пока не устанет. И сейчас он влюблен в Княжьи горы и сокровища, в моря и легенды, в леса, фьорды, хижины колдуний и в закаты, отливающие красным по его чешуе. В каждую из девушек, которую однажды отдадут ему в невесты, – Сармат любил многих женщин, недолго и несильно, но любил.
Он летел, и ветер гулял под его крыльями.

Малика Горбовна уже бывала в этой комнате. Блеклой по сравнению с драгоценными палатами – к ней вела спиральная лестница, скользкие ступени с вкраплениями слюды, а на двери поблескивал витраж. Крылатый змей с выпавшим у спины кусочком стекла. Как прежде, на скамье сидела старая вёльха: в рогатой кичке и с лунными камнями, вставленными в мочки. Седые волосы лезли ей на виски, а глаза, желтый и черный, следили за танцем веретена. Скрипело колесо, и морщинистые, с длинными ногтями пальцы ведьмы тянули пряжу.
Когда ей впервые открылась эта комната, Малика только начала плутать в горе и задыхалась от ярости. Княжна и сейчас была готова отшвырнуть прялку, плюнуть под ноги старухе и наброситься на первого каменного воина, встретившегося на ее пути, но понимала, что следует ждать удобного момента. Когда ее ненависть развернется в груди и выжжет не только Малику, но и всех, кого она пожелает. И княжна, подобрав юбки, остановилась за порогом, поглядывая на вёльху. Матерь-гора не вывела бы ее просто так.
Ведьма по-прежнему не обращала на нее внимания, лишь оглаживала пряжу и, посмеиваясь, бормотала колдовские слова. Но вскоре в неизвестной речи Малика смогла различить отголоски родного языка.
– Ша хор хайлэ, иркко аату. – Ведьма обнажила гнилые зубы. – Витто, вино, вэйно, несите княжне церемониальные одежды. Кио эйл ниил: княжна мертвого города, паа вайли, мертвому – мертвое.
Малика помнила, как старуха говорила, что прядет ей смерть, и стиснула губы. На это ее терпения уже не хватило.
– Зачем я снова здесь? – спросила она громко. Ведьма, улыбаясь, выдохнула на пряжу.
– Звонкий у нее голосок, – сказала колесу. – Бархатный, грудной, но у Хиллсиэ Ино был лучше.
– Кто это – Хиллсиэ Ино?
Старуха подняла глаза, прищурив черный, без зрачка.
– Славное у нее личико, – повернулась к веретену. – Волосы что мед, брови что смоль. Породистое, родовитое – но у Хиллсиэ Ино было лучше.
Вёльха расправила на скамье белое полотно с орнаментом по краю.
– Я – Хиллсиэ Ино, и несколько веков назад из меня можно было выкроить две таких красавицы, как ты. Мои волосы походили на дым, а кожа – на снег. Я была высока и статна, как подгорная царевна, и, если бы Хозяин горы не спал, он бы любил мою тугую толстую косу, летящий голос и разные очи. Один – цитрин, второй – обсидиан.
Малика с сомнением взглянула на висящую морщинистую шею, гнилой рот и согбенную фигуру. Скрипящий старческий голос резал ей ухо.
– Княжна мне не верит, – захохотала Хиллсиэ Ино. – Может, тогда мне забрать ее молодость? Зачем она ей?
– Каждому отмерено свое, – бросила Малика. – И ни вёльхи, ни хшыр-гари, степные людоедки, не могут обмануть время.
Ведьма посерьезнела и нежно прикоснулась к прялке. Малика же медленно сделала несколько шагов вперед – у лодыжек всколыхнулись юбки другого, но такого же киноварно-красного платья.
– Лишь над Хозяином горы годы не имеют власти, – сказала вёльха. – И над его женами, застывшими в хрустальных домовинах. Проходят десятки лет, а они остаются неизменны. Ты видела их, княжна?
Малика сузила глаза.
– Все ты знаешь, вёльха-прядильщица. Но так и не ответила, зачем я здесь.
– Богиня Сирпа разворачивает перед человеком тысячи путей, – произнесла она. – Расстилает один шаг за другим, и не всегда мы, ее слуги, ведаем, какой будет конец.
Колесо прялки закрутилось само по себе то в одну сторону, то в другую. Потеряв к Малике интерес, Хиллсиэ Ино достала из-за скамьи ритуальный нож,